Душитель из Пентекост-элли

– Из-за значка? Я говорил вам, что он мог потерять его много лет назад.

– Вполне возможно. Но он потерял его именно у Ады Маккинли много лет назад, преподобный отец.

Яго ничего не ответил. Оба осознавали малую вероятность того, что кто-то украл эмблему или случайно нашел ее и так же случайно оставил потом в постели мертвой проститутки, как и золотую запонку. Джонс снова вытирал пол, аккуратно подбирая мусор и бросая его в ведро. Питт молча смотрел, как он это делает. Солнце по-прежнему щедро светило в пыльные витражи.

– Вы хорошо знали его в прошлые годы, – наконец продолжил разговор полицейский. – Вы виделись с ним с тех пор?

– Очень редко. – Яго не поднимал голову и не смотрел на Томаса. – Я не бываю там, где он бывает, не посещаю Мейфэр или Уайтхолл, а он не приходит ко мне в церковь.

– Но вы не можете сказать, что он не бывает в Уайтчепеле, – заметил Питт.

– Это и есть то главное, что вас интересует, не так ли? – улыбнулся Джонс.

– Вы когда-нибудь видели его в этом квартале?

– Нет.

– Может, слышали о том, что он бывает здесь?

Яго выпрямился во весь рост:

– Нет, суперинтендант. Я никогда не слышал о том, что Финли бывает здесь, да и не было у меня причин полагать, что он сюда захаживает.

Шеф полицейского участка верил ему. Но что-то в Яго его все же беспокоило. Какая-то боль и тревога, гораздо более сильные, чем простое сожаление и печаль о жестокой смерти женщины, которую он знал, пусть и не очень близко. Когда Джонс впервые услышал о значке своего друга, у него был вид человека, потрясенного ужасным кошмаром.

Томас решил изменить тактику.

– Каким был Финли в те годы, когда вы хорошо знали его? – поинтересовался он.

Прежде чем ответить, его собеседник собрал остатки мусора в ведро и отставил его в сторону, а затем прислонил швабру к стене.

– Он был тогда моложе и глупее, суперинтендант, – заговорил он наконец. – Да мы все были такими. Я не горжусь своим поведением в те годы. Я был чудовищным эгоистом, потакал своим слабостям, когда только было возможно, не думая о последствиях, не думая, как это отзовется на других. Мне неприятно вспоминать об этих днях. Думаю, что и Финли тоже. Человек взрослеет. Исправить проступки и эгоизм юности невозможно, но можно забыть о них, учиться на собственных ошибках и избегать скоропалительных и суровых осуждений тех, кто тоже ошибается.

Питт не сомневался в искренности Джонса, но не мог освободиться от чувства, что тот заранее приготовил эту речь на тот случай, если ему будут задавать вопросы.

– Вы мне немало рассказали о себе, отец Яго, но не о Финли Фитцджеймсе, – заметил полицейский.

Священник еле заметно покачал головой:

– Мне нечего вам сказать. Мы все были слишком поглощены собственными персонами. Если вы хотите узнать у меня, изменился ли Финли с тех пор, повзрослел ли он, то я скажу вам, что не слышал ничего о нем в эти последние три года и едва ли могу дать вам ответ. Так, по крайней мере, мне кажется.

– От его сестры я узнал, где вас найти. Должно быть, вы все еще знакомы с ней, – не отступал Томас.

Яго усмехнулся:

– С Таллулой? Да, в какой-то степени. Она пребывает в том же состоянии самовлюбленности и поисков удовольствий, в какой были мы, члены «Клуба Адского Пламени», лет семь назад. Ей предстоит еще найти цель в жизни.

Усталость на его лице и плотно сжатые губы сказали Питту больше, чем слова: этот человек мало во что ставил мисс Фитцджеймс. Казалось, ему не хочется презирать ее, но не делать этого было выше его сил. Он с осуждением относился к своей юности и вместе с тем просил быть снисходительным к Финли. Почему? Были ли это опасения, что его бывший друг так и не повзрослел и, подобно сестре, по-прежнему ставит удовольствия выше чести и долга?

– Почему так внезапно кончилась ваша дружба? – спросил суперинтендант словно из любопытства.

Яго не шелохнулся и продолжал молча смотреть на него. Попытавшись что-то ответить, он так и не сделал этого.

На улице какая-то женщина громко звала ребенка. Мимо открытой двери церкви пробежала бездомная собака.

Питт ждал.

– Я полагаю… что наши пути… разошлись, – наконец неохотно ответил Джонс, и его широко открытые глаза потемнели. То, что он говорил, не было похоже на правду, и, глядя на полицейского, он понимал, что тот знает это.

Томас не стал спорить.

– Я уважаю вашу верность дружбе, – сказал он тихо. – Но неужели вы считаете это добродетелью в данном случае? А ваша лояльность к покойной Аде Маккинли, вашей прихожанке, чем бы она ни занималась? А к остальным ее товаркам, женщинам этого квартала? Они проститутки, но, став пастырем этого прихода, не должны ли вы быть верны также и правде, и тому пути, который избрали?

Лицо Яго побледнело от какого-то страшного напряжения. Кожа на его скулах натянулась.