Душнила

Ильичу не хватало общения с народом, который вот уже почти сто лет отказывался его хоронить. Он любил его, своей особой любовью, как только может любить убийца, тиран и вождь, для которого цель всегда оправдывает средства. Именно поэтому он подыскал себе эту работу. Когда Фанни явилась на место, она сразу его заметила. Но не одного, а сразу четверых. Пули у нее было тоже четыре, и в этот раз нельзя было всадить все четыре в одну цель, ведь шанса на ошибку не было ни единого, а свет солнца не позволял различить, который из двойников был настоящим. Вместе с двойником царя Алексея Михайловича и парочкой Сталиных, они развлекали народ за рамками металлоискателей на нулевом километре у самого входа на площадь. Понаблюдав немного, Фанни обратила внимание на то, что один из двойников отказывается фотографироваться с туристами. Так она вычислила своего вождя, и уже было ринулась к нему, как вдруг металлоискатель загорелся кроваво-красным, и двое росгвардейцев попросили выложить содержимое карманов на стол. Она не сводила глаз с цели, но в толпе все смешалось. Двойники были одеты совершенно одинаково, и теперь ей снова нужно было время, чтобы вычислить Ильича. Она замешкалась, и ее уже отвели в сторону и настойчивее попросили предъявить содержимое карманов, надетого не по погоде пальто. Игнорируя требования полицейских, которые не удосужились даже представиться, она выхватила браунинг и, сиганув через ограждение, ринулась в толпу.

«С днем Госсии, товагищи, с пгаздником!», – были последние слова первого среди застреленных. За ним свалились еще двое. Услышав выстрелы, гвардейцы потянулись за табельными пистолетами. Началась паника. Сталин прятался за спиной царя, а царь за женщину из народа. Трое близнецов Ильича упали ничком, истекая кровью. Кровь текла по брусчатке прямо к ногам Фанни. Это была теплая кровь – кровь живых. Так Фанни поняла, что облажалась, а настоящего Ленина уже след простыл. Вооруженные росгвардейцы, тем временем, пробирались через толпу. Убрав револьвер, Фанни со всех ног помчалась сквозь площадь, мимо ГУМа и мавзолея, где в каждом прохожем ей мерещилась улыбка вождя. Ей удалось раствориться в толпе, прежде чем до полицейских полков с той стороны площади дошла весть о стрельбе. На камеры Фанни, разумеется, не попала – не могла, и следствие, не успев начаться, зашло в тупик. Три Ильича скончались в реанимации. Кончилось все, как обычно – салютом. Когда я спросил, ей было уже все равно.

– Какое это теперь имеет значение? – говорила она, приторно улыбаясь. – Больше он там не появится. С этим покончено.

Должно быть, Соло был прав на ее счет. Стерпится – слюбится. Типичная женщина, все такое.

Сказать, что я снова попал в плохую компанию – ничего не сказать. Но это, похоже, был мой выбор. Никто ведь не рождается сразу мудаком. Нет, это нужно уметь. А чтобы уметь, надо сперва научиться. Как говорит Соло, все мы созданы по образу и подобию, включая самого Люцифера. А ведь даже он когда-то был, вроде бы, падшим ангелом. Но он-то вместо крыльев получает рога и копыта, а человек, как червивое яблоко, всего-навсего, гниет изнутри. И, все таки, если даже в такой куче дерьма, как человечество, раз в сто лет можно найти хоть одного достойного, то, наверно, то же можно сказать и о вампирах. Но речь, разумеется, не обо мне.

В летнем кинотеатре в саду Эрмитаж в честь закрытия сезона крутили ретроспективу Скорсезе. К тому времени, усилиями Фанни, я уже придрочился к кинематографу, и смотрел с удовольствием. Лето выдалось мокрое, так что и «Таксиста» пришлось смотреть через стену дождя. Дождь, правда, не помешал празднованию дня десантника, и в фонтане неподалеку до самой поздней ночи шумно плескались пьяные в стельку голубые береты, которых уже взяли на мушку местные вампиры-исламские фундаменталисты, которым почему-то было в кайф просто мудохать их до полусмерти.

Роберт Де Ниро беседовал со своим отражением в зеркале, а мы держались за руки и по-черному ему завидовали. Да уж, погано быть живым мертвецом. Ни тебе собственного отражения, ни вкуса шампанского, ни радости горячего душа, ни уж тем более струйных оргазмов. Один голод. И я все гадал, каков же на вкус этот сучий лобстер. Все чаще мне снились мои дружбаны. Дошло до того, что я понял, что даже они мне были не безразличны и, что мне совсем не хочется их забывать. Я стал записывать и эти сны в свой дневник, ведь кроме воспоминаний мне ничего не осталось. Со всеми своими заболеваниями, передающимися половым путем, алкогольными отравлениями, наркотическими передозировками, проваленными экзаменами, и сбитыми в кровь костяшками пальцев, они почему-то были мне дороги, как никогда.

Когда уползли титры, десантники уже укатили в реанимобиле, и дождь перестал. Я схлопнул зонт, и мы дотопали до Патриарших. В пруду крутился уродивый черный селезень. День был хороший. Я стиснул Фанни в объятиях. Она прошептала:

– Я тебя кое о чем попрошу. Но сперва пообещай, что не откажешь.

– Не годится, – заулыбался я. – Я никогда не подписываю, не прочитав.