Душные бандиты

Петруха быстро выскочил на улицу, благо проживал на первом этаже. Дорогу ему перебежала черная соседская кошка, но он, как человек стойких религиозных убеждений, не имеющих ничего общего со старушечьими предрассудками, не придал этому никакого значения и стремительно пересек место, где только что плавно проследовала кошка.

— Доброе утро, Петр Алексеевич, — раздалось где-то рядом. — Не спешите! Незачем!

Алексеев посмотрел в сторону голоса — к нему обращалась соседка, живущая в том же подъезде. Пока он мучительно напрягался, вспоминая, как же ее зовут, чтобы не показаться невежливым, женщина продолжала говорить:

— Вот наглость! Как всегда, никому до нас нет дела!

— А что такое? — удивился Петруха, в принципе с этим высказыванием согласный.

— Да как это что? Перенесли время прихода машины! И хоть бы какое объявление повесили, как же! Оказывается, она теперь на час раньше приходит! Безобразие!

— Безобразие, — кивнул опер. Взгляд его упал на пустые ведра в руках собеседницы.

«Хм. Говорят, плохая примета — с утра встретить… Блин, осталось еще черной кошке придать значение! Ну да, а как же иначе? Машину отменили, то есть время перенесли… Неудача — так оно и выходит… Как это там, „приметы верные и суеверные“? Кажется, была такая просветительная брошюрка? Выходит, и про кошек и пустые ведра тоже верная примета… Хм… А почему же они у нее пустые, раз машина уже давно прошла», — задумался Петруха и задал вопрос вслух.

— А! Да я там вывалила, в подворотне! Знала бы, так не пошла бы! Но раз уж вышла — неужели опять все это г… обратно домой нести?

— Логично, — произнес Алексеев и, заглушая голос совести громким насвистыванием, поспешил последовать примеру соседки, глубоко осуждая себя за некультурный поступок, но категорически не желая возвращаться в тесную квартирку с ведром объедков.

В большой неприятной куче копалась собака. Алексеев шуганул ее, желая высыпать содержимое ведра так, чтобы не испачкать своей одежды. Обиженно тявкая, шавка все же отошла, оценив неравенство сил.

Ожесточенно тряся ведром над кучей, Петруха старался смотреть и дышать в сторону и, уже закончив, неудачно зацепил какой-то пакет с чужим мусором. Резко дернув на себя ведро, Алексеев отошел было от стихийно организованной помойки, но тут же замер на месте.

Прямо на него медленно катилась улыбающаяся голова.

«Чур меня! — мысленно вздрогнул опер, закрыл и открыл глаза. — Свят! Свят! Свят!» Он помотал головой — своей, которая пока еще была на месте, — наваждение не рассеялось. Чужая голова по-прежнему лежала у его ног. Как-то криво застывшие губы вряд ли были растянуты в улыбке, как показалось Петрухе на первый взгляд, но похоже было, что загадочному незнакомцу, несмотря на трагизм его настоящего положения, отчего-то дьявольски весело.

«Аннушка уже купила подсолнечное масло, — промелькнуло у него. — Не только купила, но даже и разлила… Голова Берлиоза — не композитора… Тьфу ты! Может, это сон? Вчера уж так долго мусолили тему о раздавленном трактористе… Отпечаталось в сознании… Про сон — это не сон, а про не сон — это сон… В Багдаде все спокойно… Да нет, понятно, что это все наяву… Увы… Эх… где-то у меня таблетки должны валяться — те, что мне в дурдоме выдали… Зря, похоже, я их не принимал… Теперь самое время… А, вот дворничиха идет! Как кстати!»

Алексеев подозвал женщину и наказал ей никуда не отлучаться с места кошмарной находки, сам же отправился домой — избавиться от ведра, принять успокоительное и вызвать коллег…

«Приметы верные, — думал он по дороге, — это когда ласточки низко над землей летают, значит, к дождю. А приметы суеверные, как принято считать, — это как раз всякие пустые ведра, кошки, тринадцатое число… Блин! Пятница, тринадцатого! Сегодня — пятница, тринадцатого! Вот и не верь во все это…»

Петруха так разволновался, что никак не мог вспомнить номер телефона своего места работы, и полез в записную книжку…

— Три ложки? — произнесла болезненного вида женщина в халате и, не дожидаясь ответа, быстро насыпала сахар в кофе — ровно три ложки.

— Дорогая, — поморщился мужчина. — Ну я же тебе говорил, что три — это в чай, а в кофе — полторы! Кофе должен чуть горчить! Ну сколько же можно объяснять! — раздраженно воскликнул он, но неожиданно вздрогнул и более мягким взглядом посмотрел на жену.

Пожав плечами, та безразлично пододвинула мужу масло и булку и опустилась на табурет, глядя в окно.

— Вероника! Ну, малыш, не сердись! — примирительно сказал мужчина.

— Да что ты, Павлик, я и не думаю, — ответила она тоном, не вызывающим сомнений в затаенной обиде.

Дожевывая холодную, будто резиновую, яичницу, сдобренную кетчупом, оставившим во рту Павлика неприятный привкус, он парой глотков опустошил чашку и бросился в коридор.

— Ну вот ведь досада! — крикнул он, путаясь в шнурках. — Что за идиотский будильник! Ну почему он никогда не звонит, когда надо?

Вероника покачала головой, воздержавшись от ответа.

— А ты не слышала? — настаивал Павел.