— Не видела! Там ни у кого машин нет! Вот трактора — да, ездят постоянно, все разворочено… Хотя теперь припоминаю: там, уже где-то возле церкви, действительно асфальт — планировали некогда соединить деревни хорошей дорогой с сельсоветом, да не успели до перестройки, так все и брошено… А один участок там вообще потешный! Представляете, рабочие все подготовили к укладке асфальта, утрамбовали, разровняли — и в связи с окончанием рабочего дня прекратили свою деятельность… А поздно вечером кто-то из деревенских, весело проведя время, отправился домой на тракторе, плуг у которого был почему-то опущен… Ну забыл мужик, не обратил внимания! До того ли ему было — старался в дерево не впилиться… И перепахал километра два подготовленной дороги!
— О времена, о нравы! — покачал головой Алексеев.
— Ну да! Так с тех пор на дороги там и махнули рукой…
— Да бросьте вы! А с каких пор по всей России на дороги рукой махнули? Кроме трассы Москва — Питер, нигде больше и ездить нельзя…
— Да… Бесхозяйственность, — поддакивала Сухова. — Претензии к советской власти!
— Итак, — поморщился Алексеев. — Старая, разбитая тракторами грунтовая дорога в Галкине…
— Угу, — согласилась Мария Даниловна.
— Колеи глубокие?
— Колеи… колеи… — наморщила она лоб. — Да, верно! Особенно, кажется, правая!
— Так-так-так… — размышлял Петруха. — А тело валялось… Где?
— Сейчас… — Сухова закрыла глаза, воссоздавая в памяти место происшествия с максимальной точностью. — Так! На левой колее, точно!
— Да? Это интересно… — протянул опер.
— Интересно? — встрепенулась пожилая женщина. — Вам что, уже ясна картина преступления?
— Абсолютно не ясна! — воскликнул Алексеев. — Давайте вспоминать дальше. Трактор все-таки какой? Колесный, гусеничный?
— Гусеничный.
— Хм. А вот скажите, там случайно рядом с левой колеей камешек не валялся?
— Ну, если вы это называете камешком…
— Продолжайте, продолжайте! — загорелись глаза у Петрухи, что, впрочем, за темными стеклами очков осталось незаметным.
— По мне, так это целый валун!
— Да? Как на картине «Витязь на распутье»? Налево пойдешь…
— Ну, не прямо такой… Ну, где-то с чемодан, думаю…
— Хорошо. Очень хорошо. А не заметили ли вы там ломика?
— Представьте себе, заметила!
— Что, лежал лом?
— Да, лежал! Только недолго — сперли сразу… А что тут такого? — недоумевала Мария Даниловна.
— Да так, ничего… — неожиданно засмеялся опер. — Н-да-с… А в колее выемки не было?
— Была, — подумав, сообщила та.
— То есть камень, похоже, был вынут из колеи?
— Похоже… А что?
— Милейшая! Да будет вам известно, что гусеница трактора, наехав на большой камень, будет прокручиваться, не имея возможности сцепляться с землей и двигать вперед то, что, по замыслу конструкторов, она призвана двигать, то есть трактор…
— Вы уверены?
— Уверен? Ха! Это же… ну как колесо на льду — скользит, прокручивается… В данной ситуации трактор должен был бы завертеться на одном месте, но, по всей видимости, правая колея была настолько глубока, что не позволила ему совершать головокружительные повороты на одном месте…
— Ну ладно, мне надоело! При чем здесь все это?
— Да при том, уважаемая, что в этом-то все и дело!
— Да что вы?
— Да! Покойный, по недостаточно трезвому состоянию, не догадался заглушить двигатель трактора и полез выковыривать ломом камешек, который вы называете валуном… Это, к его великому сожалению, которого ему уже не суждено испытать, ему удалось. Итогом же сей операции явилось раздавленное тело хмельного тракториста, возлежащее на пустой осенней дороге, бурой лентой бегущей среди деревушек, все понижаясь с полями и поднимаясь с пригорками, теряющейся где-то далеко в лесах и болотах…
— Так себе из вас Бунин, — пробурчала под нос Мария Даниловна.
— Ну извините, — развел руками Алексеев.
— Что же, выходит, я это все зря расследовала?
— Выходит, — улыбнулся опер.
— Нет, ну как же? — возмутилась она. — То есть ничего не было? Не было ревности Клавы, идейности Олега Михалыча, мстительности священника и интриг Кольки? Ничего этого?
— Ну почему же, — утешал ее Петруха. — Этого-то добра — сколько угодно. Вы собрали интересный материал, много узнали о незнакомых вам прежде людях… Это же само по себе трудно и достойно уважения!
— Ну и что? Ведь зря! Ну скажите — зря?
— Зря! — кивнул опер. — Но вы же не виноваты! Я, скорее, виноват — с самого начала надо было с конкретного начинать, а не слушать ваши психологические изыски…
— Невольное самоубийство, — тихо произнесла пенсионерка Сухова.
— Да. Невольное. Значит, в принципе, ну теоретически, его все-таки можно отпеть, — снизошел Алексеев. — Член церкви, не член церкви, а родственникам всяко легче, когда они могут на всю катушку свой последний долг выполнить…
— Значит, Толик невиновен? — просияла Мария Даниловна.
— Однозначно! — уверил ее Алексеев.
— И то хорошо! — весело сказала она. Оживленный до того разговор как-то сам собой прекратился, собеседники подняли головы и огляделись вокруг.
— А трамвая так и нет! — первой сказала Мария Даниловна. Петруха подумал то же самое.
— Ну, я пойду домой, что ли? — Она почувствовала себя как-то неуютно.