Душою и телом

– Но мне нужно увидеть его как можно скорее. Это очень важно. И очень срочно. Скажите ему об этом, пожалуйста. Я подожду у телефона.

Когда Касси только собиралась позвонить сенатору, она была уверена, что не сможет говорить спокойно, и у нее будет дрожать голос. Она не спала всю ночь, думая о том, какое отношение сенатор может иметь к смерти Миранды. Но сейчас она почему-то совершенно не волновалась, а была преисполнена решимости выяснить все. Если уж она решила выяснить обстоятельства смерти сестры, то начать нужно именно с сенатора. К тому же смерть Миранды – «удачный повод», чтобы начать расследование грязных делишек сенатора, а это был, по словам Шейлы, их журналистский долг.

– Я записал вас на прием на половину пятого, – сухо сказал Джеффри Меллон. – У сенатора будет пятнадцать минут. Больше я ничего не могу вам предложить.

Нью-йоркский офис сенатора Хааса располагался в Линкольн-Билдинг, неподалеку от Гранд Централ-стейшн на Сорок второй улице. Позолоченные арки и роспись на потолке в его приемной говорили не только об отсутствии у сенатора хорошего вкуса, но и о наличии больших денег.

Энтони Хаас, выросший в Бронксе в семье, где отец был немцем, а мать итальянкой, с детства знал цену деньгам и научился беречь каждый цент. И даже теперь, когда его состояние перевалило за шесть миллионов долларов, ему было все еще мало. Такую непреодолимую страсть к деньгам можно сравнить только с влечением к наркотикам у одних и к женщинам – у других.

Но, увы, сенаторы получают гораздо меньше, нежели бизнесмены, юристы или даже врачи. А ведь для того, чтобы совершать увлекательные путешествия или устраивать роскошные приемы, денег нужно о-го-го сколько! Очень много, гораздо больше, чем позволяет жалованье политического деятеля. И Энтони Хаас нашел способ «зарабатывать» деньги. В то время как брокеры продавали акции на бирже, а бизнесмены торговали партиями товаров и технологиями, Энтони Хаас стал – естественно, не бесплатно – помогать тем, кто нуждался в поддержке влиятельного сенатора. Сначала он помог получить правительственный заказ одному, потом другому – и так оно и пошло и поехало. На отсутствие клиентов Хаас пожаловаться не мог: найти их ему помогала его итальянская пронырливость.

Однако при этом нельзя сказать, чтобы Хаас был законченным прохиндеем. В глубине души он понимал, что поступает плохо и старался хоть чем-то успокоить свою совесть. Он стал бороться за права униженных и оскорбленных, сделался ярым правозащитником. Он шел в первых рядах под знаменами Джона Фитцджеральда Кеннеди.

Разумеется, он подчас задумывался над тем, что его тайные делишки рано или поздно могут всплыть на поверхность. На самом-то деле он был порядочным трусом. Стоило ему увидеть человека в полицейской форме, как он сразу почему-то начинал чувствовать себя неуютно. Но каждый раз, когда ему подворачивалось очередное выгодное дело, он тут же забывал об этих своих ощущениях. В конце концов, он был реалистом и прагматиком до мозга костей. Если люди сами несут ему в благодарность деньги, то почему он должен возвращать их им назад и отказывать себе в удовольствии съездить, скажем, на Багамы? «Нет, я не такой дурак!» – говорил он сам себе.

Но сомнения и страх все же глодали его душу. Чем богаче он становился, тем сильнее боялся возмездия. Избавиться от страха помогала выпивка. Началось с того, что он выпивал за обедом маленькую рюмочку мартини, а закончилось тем, что без стакана неразбавленного виски не обходилась ни одна трапеза этого выдающегося политического деятеля. Теперь он буквально через каждый час отправлялся в мужской туалет и там втихаря отхлебывал немного прямо из бутылки – это очень его освежало. Он был уверен, что никто из служащих даже и не подозревает об этой его пагубной страсти. «Я справляюсь со своей работой ничуть не хуже, чем раньше», – уговаривал он сам себя. Если же он не мог утром вспомнить, как добрался накануне до дома или у кого был в гостях, то утешал себя мыслью, что, в конце концов, он уже немолод – скоро шестьдесят два. Конечно, он еще полон сил, но все же, хотя и герой, но уже не первой молодости.