Два апреля

«Такое вполне может произойти, - подумал Овцын. А неприятности мне ни к чему. Надо придумать что-нибудь мудрое. А что? Бороться с открытым забралом - это долго. Пока докажешь свою правоту, на Финском заливе снова лед станет. На устройство пакости он имеет сутки времени. Для крупной шишки вполне достаточно. Надеюсь, что он еще не знает, когда отход, и не будет торопиться...»

- Не надо так резко, Ксения Михайловна, - сказал Овцын.

- Я устала, - произнесла Ксении.

- Все равно сердиться не надо, - мягко сказал Овцын.

Человек в черном костюме, еще сильнее сжимая пальцами спинку стула, стал говорить тихо:

- Ксения, все будет по-другому. Не думай, что я ничего не понял. Я многое понял. Вернись. Вот сейчас. Встань, попрощайся со своими друзьями...

Она вздрогнула, обхватила руками плечи.

- Нет, - сказала она. - Тысячу раз нет.

- Ты еще плохо знаешь жизнь. Никогда ни у кого не бывает все гладко. Даже самые лучшие и добрые люди, соединяясь вместе, не во всем соглашаются друг с другом. Нужна терпимость.

- Нет, - повторила Ксения. - Уходи.

Он выпрямился, отпустил стул, сунул руки в карманы. Лицо его покраснело и набухло.

- В таком случае мне придется принять меры, - сказал он. - Не надейся, что я спокойно оставлю тебя в объятиях любовника.

- Мерзавец! - сказала Ксения. - Убирайся! Если ты еще раз подойдешь, я позову милицию.

- Милиция - это как раз то, что мне нужно,- криво усмехнулся он и пошел к своему столику.

Ксения вытерла глаза и положила платок в сумочку.

- Все равно я никуда не уйду с «Кутузова», - сказала она. Пусть, делает, что хочет.

«Ох, как просто!» - подумал Овцын, покачал головой, но ничего не сказал.

9

На набережной он высадил из машины Ксению с Борисом, а сам поехал в порт. Рассыпаясь перед начальством мелким бесом, приводя десятки самых убедительных доводов, он добился того, что выход переиграли и дали лоцмана на десять часов утра.

Вернувшись на судно, он впервые за много дней застал каюту неприбранной. Грязная посуда и остатки завтрака так и стояли на столе. Это неприятно поразило его. Конечно, повар не обязан прибирать в его каюте, но мог бы. Грязный стол раздражал Овцына. Он позвонил в каюту буфетчицы. Трубку не брали.

- Позабыт, позаброшен... - проговорил Овцын, нахлобучил фуражку и пошел на «Шальной» к Борису Архипову.

В капитанской каюте «Шального» сидела на диване Ксения и с удовольствием пила кошмарный архиповский кофе. Этот сюрприз тоже почему-то огорчил его. Овцын придвинул к столу тяжелое кресло, уселся в него, отказался от кофе и сообщил, что выход в море перенесен на десять часов утра.

- Для чего это ты намудрил? - спросил Борис Архипов.

- Мне так выгоднее, - ответил Овцын.

- А что скажем команде?

- Команде скажем: по местам стоять, со швартовых сниматься.

- Это из-за меня, - смутилась Ксения.

- В общем - да, - кивнул Овцын. - Взять другую буфетчицу я уже не успею, а преодолевать препятствия, которые может мне наставить ваш приятель, у меня нет никакой охоты.

Ксения поднялась.

- Я пойду, - сказала она.

- Куда вы, Ксюшенька? - всполошился Борис Архипов. - Сейчас будем слушать магнитофон. У меня есть прекрасные записи.

- Уже поздно, - сказала Ксения и ушла.

- Обидел женщину, деревянная твоя душа, - вздохнул Борис Архипов. - Разве можно говорить такие вещи нежному и трепетному созданию ?

- Трепетным созданиям в море делать нечего,- сказал Овцын. - Не та стихия, отец.

- Потому-то одно лишь в море и утешение - это трепетные создания, -улыбнулся Борис Архипов.- Надоедают насупленные брови и волевые подбородки. На кого ни глянешь, все суровость, мужественность, матерность... Это я и в зеркале могу увидать. Отдай мне Ксению.

- А ты мне Марию Федоровну и бочку белил в придачу? - прищурился Овцын. - Может, у тебя дед не поп, а вовсе даже помещик?

- Я пошутил, - грустно сказал Борис Архипов.- Не пойдет женщина. Влюблена она в тебя, сынок. Мы тут поговорили. Не про любовь, конечно, а так, вообще... Она, сынок, в тебе такое видит, о чем ты и сам не подозреваешь.

- Заблуждается, - сказал Овцын. - Молодо-зелено, дурь в голове. Пройдет со временем.

Возвращаясь домой, Овцын думал о словах Бориса и не мог понять, приятно ли ему чувство Ксении: если это так, а не та блажь о служении и долге, которую она произносила в первую встречу. Он все еще относился к ней с высоты возраста и капитанства, намеренно не разрешая себе разглядеть в ней человека, но сегодня в Ясногорске в этом его отношении к ней была пробита некоторая брешь. И конечно, он не стал бы искать другую буфетчицу, даже будь у него на это время. Он боролся бы за Ксению. А сказал он так потому, что был раздражен и надо было как-то это раздражение избыть. Совесть слегка покусывала Овцына, когда он зашел в каюту. Ксения уже успела прибрать стол и подмести, она меняла белье на постели, когда появился Овцын.

- Простите меня, Ксения Михайловна, - сказал он. - Бывают в жизни минуты, когда раздражение души прорывается не по тому каналу. Я сказал не то, что думал,

- Это неважно, - сказала Ксения.

- Но вы обиделись?