Два апреля

Подошел праздношатающийся, попросил закурить, стал болтать несуразное, все разрушил. Отделались от него бесцеремонно. Снова тихо пошли. Овцын спросил:

- Ты когда-нибудь совершал подвиги, отец?

- Совершал, сынок, - сказал Борис Архипов.- Да все как-то по необходимости, в силу стечения неблагоприятных обстоятельств. В жизни всегда есть место подвигам. Один американец поджигал дома, а потом показывал чудеса храбрости при тушении пожаров. Он получил множество наград и стал героем штата. Его показывали туристам. Перед смертью он признался, что сделал семьдесят восемь поджогов. «Я совершил больше подвигов, чем любой генерал»,- сказал он.

- Дурак.

- Конечно. Умные занимаются противопожарной профилактикой.

- Ехидный ты человек.

- Я-то при чем? Чем меньше пожаров, тем меньше подвигов. Чтобы были подвиги, нужны пожары. Когда человечество погасит все пожары, в жизни не будет места подвигам.

- Может, не надо их гасить?

- Сие от нас не зависит. Раз человечество поставило себе такую цель, значит, оно ее достигнет. Человечество не может не достигнуть цели, которую себе поставило. Так уж оно устроено. Оно бессмертно, оно всемогущее, как господь бог. В этом трагедия и того и другого.

Они прошли длинный цементный мост над железнодорожными путями и спустились к набережной. Прямо перед улицей высилась многопалубная громада «Кутузова», немного левее торчала из-за пирса высокая и тощая рубка «Шального». Набережная была пустынна, редкие и тусклые фонари выхватывали из тьмы непросохшие еще лужи. Только нижние палубы судов были освещены ярко.

Их обогнала девушка. Каблучки ее цокали звонко и быстро, от непокрытых волос пахнуло духами. Она свернула влево и скрылась.

- Как мимолетное виденье, - вздохнул Борис Архипов.

- Иди заваривай кофе, а я проверю вахту, - сказал Овцын.

Вахтенный матрос заметил его издали, сунул в карман какое-то

занятие, которого Овцын не успел рассмотреть, и подтянулся.

- Доброй ночи, Федоров, - сказал Овцын. - Все дома?

- Все, товарищ капитан, - сказал матрос, - Кроме вас, конечно.

- Чужих нет?

- Н-не видал, - ответил матрос не сразу.

Овцын заподозрил, что матрос заикнулся не случайно, поднялся наверх и пошел по коридору офицерских кают, намеренно громко стуча каблуками. Он остановился у каюты старпома, побренчал ручкой. Старпом открыл мгновенно и загородил просвет двери широкой фигурой. Лицо у него было красное и какое-то распухшее, глаза бегали.

- Отдыхаете, Марат Петрович? - спросил Овцын, не стремясь зайти в каюту. Он уже понял, почему медлил с ответом вахтенный и почему старпом баррикадой стоит в двери.

- Вроде того, - сказал старпом.

Ворот его рубахи был расстегнут, галстук сбился набок. Рукава выходной тужурки измяты на сгибе. «Черт с ним, - подумал Овцын. - Хуже было бы, если 6 пил. Все мы в конце концов в большей или меньшей степени...» Ему было уже не противно, а смешно. Он с трудом сдерживал улыбку. Улыбаться нельзя. Когда начальник улыбается, глядя на безобразие, подчиненный наглеет и повторяет безобразие. Это аксиома. Можно не заметить, но улыбаться нельзя.

- Все благополучно по вахте? - спросил Овцын.

- Все в порядке. - Марат Петрович стоял в двери, вцепившись руками в косяки, и разглядывал все что угодно, только не лицо капитана.

- Кока устроили?

- Устроили. Интересный старик. Сказал, что электрические плиты - это не то. Для настоящей кухни нужны дровяные.

- Художник, - сказал Овцын - Ну, отдыхайте, Марат Петрович. Надеюсь, нее будет благополучно. А я еще схожу на «Шальной».

- Желаю приятно провести время, - сказал старпом с облегчением. Морщины на его лбу расправились.

- Взаимно, - позволил себе Овцын намек, чтобы старпом и в самом деле не подумал, что капитан олух - ничего не заметил. И тут же пожалел об этом. Старпом, вместо того чтобы по-джентльменски не подать виду, опустил длинные ресницы и улыбнулся игриво.

«Скотина», - подумал Овцын, повернулся и ушел, не прощаясь.

На набережной было все так же темно, тихо и пустынно, только стало прохладнее. Приглушенные паровозные свистки доносились со станции, да похрустывал под ногами щебень. Овцын неторопливо подошел к трапу буксира, поздоровался с вахтенным матросом и, когда заносил ногу на трап, услыхал вдруг всплеск от падения в воду чего-то большого и сдавленный, короткий вскрик. Он понял, что упал человек, судя по голосу, ребенок или женщина, и побежал вперед, откуда донесся крик. Сзади бухали сапоги вахтенного матроса. Овцын обернулся и крикнул:

- Прожектор!

Сапоги забухали обратно.

Добежав до того места, откуда - как ему показалось - донесся вскрик,

Овцын остановился и стал вглядываться в черную, холодно поблескивающую воду. Он знал, что течение здесь не быстрое и человека не отнесло далеко. И никогда человек не тонет сразу. Даже если он лишится сознания, все равно руки и ноги будут некоторое время двигаться и человек еще несколько раз покажется на поверхности. Сердце гулко отбивало секунды, Овцын чувствовал, как набухают глазные яблоки, и ничего не мог различить на поверхности воды.