Два босяка

Подо мной ходила телега, и, казалось, - всё кругом колеблется и хочет оторваться от земли. Машина лихорадочно-торопливо щёлкала челюстями и хрипела. Шум оглушал и опьянял. Проклятая машина, действительно, была безжалостна к нам, пожирая снопы с удивительной быстротой. На месте Маслова мне бы тоже захотелось своротить ей жадные челюсти. Высоко подобрав подолы, девки на крыше метались, как бешеные, побуждаемые Масловым, а он, до плеч засучив рукава, изогнутый над барабаном, всклокоченный и красный, становился страшен в своем диком вдохновении... И вдруг он низко наклонился и весь дрогнул, точно его сильно дёрнули вниз... Что-то тёплое брызнуло мне на руки и лицо... Вятский тихо крикнул, живо спрыгнул с телеги и куда-то помчался. Машина лихорадочно грохотала...

- Ба-атюшки!!. - отвратительно тонко и громко взвизгнула одна девица.

Маслов повозился и замер.

- Ай!.. Остановите машину! - крикнула другая.

- Стой!.. Машинист, стой!!. - завыли несколько голосов.

Я хотел прыгнуть на крышу молотилки и, оборвавшись, упал на землю. Машина торжествующе заворчала и умолкла... Стало тоскливо-тихо. Люди суетились молча или говоря вполголоса...

- ...Умер?

- ...Ну, разве с этого умрёшь!..

- Стой!.. - крикнул хозяин. - Чего распоряжаешься? Вези прямо его в станицу...

- По жаре-то... Надо завязать бы... Пыль тоже...

- Завяжут бабы...

Маслова спустили сверху. Он был бледен и без памяти. Его несли, держа за голову, за ноги и за правое плечо. Вместо левой руки у него болталась какая-то красная рвань, из которой струйками бежала, капала и брызгала кровь. Между безобразных кусков мяса и прямо из них торчали острые белые куски костей и виднелись жилы...

- Ф-фа!.. - сказал маленький усатый машинист. - Как раскатало!.. и кости вдрызг. Сила, чёрт её...

И, очевидно, довольный работой своего детища, он задумчиво улыбнулся и покачал головой, отходя от Маслова. Он же, бледный до синевы, не шевелился.

- Клади!

Маслова положили на землю.

- Ну-ка, я обвяжу её... - тихо сказала какая-то баба и тут же, при людях, стала раздеваться, Сняв сарафан, она спустила и рубашку; потом, не особенно торопясь, надела сарафан и стала разрывать рубашку. - Чистая! Утром надела только. Ей-богу, право! - Она наклонилась над больным и подняла истерзанную руку... - Господи, благослови!

- Напрочь? - открыв глаза, спросил Маслов и отвернулся направо, как бы не желая видеть истерзанную руку.

- Вдребезги рассадило, батюшка. Совсем уж, надо думать, лишишься, ласково сказала баба.

Маслов спокойно плюнул в сторону.

- Тише, ты! Чай, не чулок выворачиваешь... - заметил он, когда баба стала обвязывать руку.

Я наклонился, чтоб помочь ей.

- Вот что, Максим, - сказал он мне, - сходи ты в Ханскую до Степка, Там, против церкви, казака Макарши дом... Сходи, скажи ему, как вот это... отгрызла, проклятая... Нарвался я... Чай, поди-ко, - цела, дьяволова игрушка, не испортила зубов об мои-то кости... Иди скорее... будь другом! А без него сдохну я тут... Родной души нет... Иди, а? близко тут.

- Хорошо... прощай, брат! Я пойду.

- Не воротишься сюда?

- Нет, не ворочусь уж.

- Прощай. Живы будем... - он махнул рукой и улыбнулся... - Увидимся скоро. Пути наши известны... Прощай!

Он ещё улыбнулся мне своими чёрными глазами, в которых давно уже погасло возбуждение и светилась только тоска и боль. Я пошёл к Степку...

В Ханскую я пришёл часов в семь вечера, сразу нашёл хату казака Макарши и вошёл во двор. На колодезном срубе сидела девушка-казачка и плела себе косу.

- Тебе чего? - спросила она.

Я объяснил.

- Иди вон в огород... Да палку брось, а то собаки нарвут...

Я бросил палку и пошёл в огород. Вышли две собаки, понюхали мне ноги и, очевидно, решив, что мной заниматься не стоит, равнодушно ушли в кусты. Впереди раздавался голос Степка:

- Ты говоришь - нельзя? Наплевать - нельзя!.. Ду-рашка-чудашка! мо-ожно!.. Нам всё можно... Ты мне кум? И тебе можно... Ты думаешь - кум, так и нельзя? Да что такое кум? Стучусь я к тебе ночью в хату... так? Кто там? Я, пустите ночевать. Хорошо!.. Ты говоришь - иди, добрый человек, иди! У меня жена родит, иди! Так? ага!. Я пришёл, жена родила; ты говоришь будь кумом, потому такое есть поверье... Это... О ба-а!.. Друг!.. Т-ты!.. Вот так май!.. Птичка божия! Вiдкiля? - закричал он, увидав меня.

Он сидел в тени, под ветвями черешни, против рыжего казака в одной рубахе, пьяного, нелепо вытаращившего на меня тупые и круглые глаза филина. Перед ними на какой-то пёстрой тряпице стояла баклага вина, лежала груда яблок, варёное мясо и огурцы.

- Макарша! Видишь человека? - толкая меня к казаку, кричал Степок.

- В-вижу! - вздохнул Макарша и почему-то сокрушённо и жалобно заморгал глазами и закачал головой, точно собираясь заплакать.

- Погоди, Степок... - сказал я.

- Видишь?.. - не хотел годить Степок, основательно пихая меня сзади кулаками и коленями. - Ну, так целуй его... Потому как оба вы горчайшие пьяницы... значит - братья родные, вот и всё. Ты знаешь, кто он таков, этот человек? И-ди-и ты, чучело!..