Два брата - две судьбы

Однажды в офицерской палате я услышал из уст молодого лейтенанта восторженную тираду. Держа в руках письмо из дому, он воскликнул, обращаясь к майору: «Господин майор! Моя крошка Эльза (речь шла о его жене) пишет, что ей в день рождения преподнесли девяносто семь роз. Еще бы три, было бы ровно сто!» Как о само собой разумеющемся он сообщил, что его жена пересчитала все принесенные ей в подарок цветы, и добавил еще такую фразу: «Живых роз было восемьдесят, а бумажных — семнадцать». — «А много было гостей?» — спросил майор. «Двенадцать человек, — сделав ударение на цифре, улыбнулся лейтенант. И тут же, заметив, что я стою со шваброй в руках рядом с его кроватью, крикнул: — Ходи, ходи, Иван! Пошель!»

Немцам, которых я увидел здесь, была свойственна слащавая сентиментальность, чувствительность, не имеющая ничего общего с подлинным человеческим чувством. Дешевая слезливость уживалась у них с душевной черствостью и аморальностью.

Истые нацисты, воспитанные гитлерюгендом (организация фашистской молодежи), самодовольно ухмылялись, делились своими былыми похождениями, рассказывали о том, как сиживали в мюнхенском публичном доме, развлекаясь с толстыми блондинками, громко рассказывали похабные анекдоты.

Среди офицеров я встречал и матерых шпионов, побывавших в советском тылу. Слушая их похвальбу, я старался запомнить их фамилии и все ими сказанное. К счастью, ни заключенные, ни администрация не знали, что я владею немецким языком, а между тем пребывание в офицерских палатах помогало мне шлифовать знание языка, обогащать лексику, в скором времени я стал четко различать диалекты.

Конечно, среди немецких офицеров были и высокопорядочные люди, образованные и культурные, которые сознавали всю пагубность тоталитарного преступного гитлеровского фашистского режима для всей нации с 1933 года, когда Гитлер затеял кровавую вакханалию по всей Германии, уничтожая евреев, и особенно трагично для немецкого народа обернулась авантюра Гитлера, когда он, возомнив себя сверхчеловеческим гением, упиваясь военными успехами на Западе, оккупируя одну за другой страны Европы, решил нагло вторгнуться в 1941 году на территорию Советского Союза, надеясь на легкую победу. Правда, их откровенные взгляды на гитлеровский режим и военную обстановку они высказывали друг другу не в палате открыто, при всех, а в туалете.

Были и такие офицеры, которые относились ко мне с сочувствием, говорили: «Иван, хорошо!» — и под видом пищевых отбросов подсовывали мне еду, что было весьма кстати…

Жизнь в немецком госпитале шла своим чередом, и мы — сорок пять заключенных — продолжали тянуть свою тяжелую лямку. Коля-ленинградец по совету Цвинтарного на вокзале при разгрузке эшелонов с ранеными забирал у мертвых немцев оружие и, возвращаясь в госпиталь, рискуя жизнью, украдкой прятал его в огромный ящик для бинтов и мусора, стоявший во дворе. Это оружие маляр «дядя Коля» — подпольщик Филипп Демьянович Скрипиик — тайно вывозил с территории госпиталя и прятал в городе в укромном месте, как говорится, на черный день. Таким образом в городе у нас образовался небольшой склад оружия, которое мы собирались использовать после побега. Бойко занимался разработкой плана наших будущих действий. Я во всем помогал Цвинтарному и Бойко и по их совету еще пристальнее присматривался ко всему, что происходило вокруг нас, и прежде всего в офицерских палатах.

Теперь находившиеся здесь раненые обсуждали между собой проблемы, рожденные войной.

«Каждый новый ребенок высшей арийской расы — это подарок Гитлеру!» — кричали немецкие газеты. Ярые сторонники идей искусственного выведения чистопородной арийской расы печатали статьи о необходимости мероприятий, при которых «самый достойный мужчина» мог бы оплодотворять множество женщин, а остальные должны были бы удовлетворять свой половой инстинкт с помощью специальных государственных институтов проституции; одним из таких проповедников был некий профессор X. фон Эренфельз.

Предприимчивые тыловики, ссылаясь на этот «приказ», принуждали к сожительству жен и невест фронтовиков. Тревожные вести приходили к раненым офицерам в письмах из дому. Многие не без оснований беспокоились насчет верности своих жен…

Один майор-австриец как-то утром с иронией сказал: «Кому как, господа, мне это не угрожает. У меня нет ни жены, ни невесты, а моя девяностолетняя бабушка вряд ли кого-либо может заинтересовать в сексуальном отношении…»

К слову сказать, этот майор спас мне жизнь. И было это так. Однажды в воскресенье (когда главный хирург Отто Шрам обычно обхода не делал и не оперировал), перед самым концом рабочего дня я сидел на кровати майора и помогал ему (он был без рук) играть в карты. Вдруг в палату ворвался санитар Пауль. «Шеф!» — крикнул он и обеими руками схватился за голову. В его глазах я прочитал смертельный страх.