Два дня из жизни Пичино

Никольсон отнесла его в одну из тех великолепных комнат, которые он успел заметить, проходя по коридору. Она была вся голубая и поразила его своими кружевами, голубыми цветами и разными украшениями. Пичино подумал, что в этом месте с ним опять сделают что-нибудь странное. Но Никола только опустила его на что-то мягкое, над чем висело нечто вроде палатки из кружев и шелка.

Она что-то сказала ему по-английски и ушла, оставив его одного. Он сел и осмотрелся кругом. Может быть, здесь спят форестьери? Неужели они кладут головы на эти белые штуки? Неужели то, на чем он сидит,- постель?

Он посмотрел на красивую палатку, которая висела над головой, и вдруг почувствовал себя таким жалким, одиноким, что чуть опять не закричал: «Мария!». Если бы она была здесь или хотя бы он мог понять, что говорит Никола, происходящее не было бы еще столь ужасным. Но все кругом было так великолепно и так чуждо ему. Он точно очутился в другом мире, в каком-то раю. Но ему было страшно. Чериани с Марией отдалились от него, казалось, на тысячи миль, а здесь все чужое, и ему так хотелось домой.

Никола вернулась с тарелкой. На ней лежали разные кушанья, и она предложила ему поесть. Но с ним произошло нечто совсем странное. Этого с ним раньше никогда в жизни не случалось. Перед ним стояла целая тарелка вкусных вещей, тех самых вкусных вещей, которые форестьери привозили с собой в корзинках, а ему не хотелось их есть! Что-то сдавило горло, и он не мог есть. Он, Пичино, не мог есть! Слезы наполнили ему глаза и он отрицательно покачал головой.

--Non ho fame!(Я не голоден),-всхлипнул он и оттолкнул тарелку.

- Его закормили, вероятно, кексами за весь день,- сказала Никольсон.- И ему хочется спать. Господи, Боже мой, какой он хорошенький!

Она отвернула расшитое одеяло, украшенное кружевами, и взбила подушки. Потом опять подняла Пичино, уложила его в постель и накрыла.

- Спи, будь послушным мальчиком. Никольсон потушила свет и вышла из комнаты, оставив дверь приотворенной. Пичино лежал на мягких подушках, и глаза его раскрывались в темноте все шире и шире. В этой большой, великолепной комнате он казался себе таким крошечным, беспомощным.