Два долгих дня

— Анатолий Яковлевич, родной, выручайте! Век не забуду. Хочу хоть раз в жизни в Берлине побывать. Я ведь только-только жить начал. Ну, пожалуйста!

— Ладно! Буду тебя оперировать. А ты мне взамен дашь подписку, в которой обязуешься раз и навсегда покончить со своим довоенным гангстеризмом.

— У него восемь пар наручных часов и семь опасных бритв в одном футляре — по числу дней недели, пусть подарит вам одни часы, а мне одну бритву. К чему ему столько добра? Спекулировать? — вмешалась Вика.

Костя, выслушав ее, снисходительно, будто обращаясь к ребенку, ответил, что он не мародер: часы и футляр с бритвами ему честно достались от «языков», им же и взятых.

Невская ничего не ответила: она уже и сама была не рада, что влезла в разговор. И кто ее за язык тянул?

— Вика! — крикнул Михайловский. — Давай гексонал! Хорошо, хорошо, Костя, уговорил! Мы еще с тобой в Струковском саду пивка с воблой попьем.

— Эх, какое там пиво давали! — сказал Костя и мечтательно причмокнул губами…

Присланный недавно врач, старший лейтенант медицинской службы, которого скорые на язык сестрички уже успели прозвать Гришуней, метался по приемно-сортировочному отделению: он никак не мог сообразить, кто больше всех нуждается в помощи, и в отчаянии кидался к каждому, издающему стоны.

Закончив операцию, Михайловский сразу поспешил на помощь молодому коллеге.

— Ну, как тут складываются дела, Гришуня? — спросил он. — Иначе, чем вы ожидали?

— Пишут, что контузия взрывной волной. Я осматривал — ничего нет. Уверяет, что терял сознание. По-моему, что-то парень хитрит, — простодушно ответил он.

— Про раневую баллистику слышал? Нет! Так я и думал. Осколок снаряда лесом в десять грамм, идущий со скоростью сто метров в секунду, производит работу, достаточную для подъема одного килограмма на пятьсот метров в такое же время. У меня было семь, случаев, когда человек попадал в зону непрямого действия снаряда, и у него ломалось бедро, хотя ни снаряд, ни осколок его не касались. Кроме того, надо иметь в виду, что размеры видимых повреждений могут оказаться в пятьдесят — сто раз больше размеров самого снаряда. Пуля, винтовочная или автоматная, проходя через ткани организма, оставляет канал в двадцать семь раз больше своего диаметра и вызывает сотрясение всего организма.

Михайловский внимательно осмотрел раненого.

— Так вот, голубчик! — сказал он Гришуне. — Ему надо лежать и не шевелиться! Нельзя даже голову поднимать. У него травматический инфаркт правого легкого! — Он оглянулся, удостоверился, что никто из раненых его не слышит, и тихо добавил: — Выбери время, сходи в патолого-анатомическое отделение, поработай там.

— Что же мне делать, чтобы не повторять глупости? — спросил Гришуня, растерянно глядя на Михайловского.

— Вот что… крепко проштудируй главы двенадцатую и девятнадцатую из учебника по военно-полевой хирургии. Лады? Иного пути нет!

— Почему у меня все время так получается? — лицо Гришуни густо покраснело.

— Н-ну… сам знаешь, что не все время, — ободрил его Михайловский. — Я тоже частенько ошибался. Такая уж у нас профессия. Просто у меня больше опыта.

— Спасибо вам, Анатолий Яковлевич.

Михайловский посмотрел еще раз на Гришуню, потом куда-то в сторону.

— Пойдем посмотрим вот того, горбоносого. Не нравятся мне его глаза. Хмурь в них.

Анатолий Яковлевич питал слабость к молодым врачам: было что-то трогательное в них, когда они конфузились, краснели, лепетали благоглупости. Он никогда не позволял себе быть с ними грубым и срывался лишь в тех случаях, когда тот или иной неофит начинал оправдывать свои промахи.

Они подошли к горбоносому раненому, и Гришуне захотелось взять реванш за свой недавний промах.

— В медсанбате перевязали плечевую артерию, а пульс бьется, — тихо, но уверенно сказал он.

— Сейчас пощупаем! — ответил Михайловский. — Тэк, тэк! Правильно говоришь. Умница. Есть пульсишка! И совсем неплохой. Чудненько! Ну-с! А здесь? У-ух! Так и должно быть. Анастамозы расширяются — разумеется, не все разом, а постепенно. Вот так-то!

Гришуня обескураженно поглядел на него и спросил недоверчиво:

— Как же это можно объяснить? Никак не пойму…

— Старая история. Не каждый день в клиниках перевязывают крупные артерии.

Михайловский вышел из приемно-сортировочного отделения злой и недовольный. Он думал о том, сколько еще может наломать дров вот такой Гришуня, пока не обретет опыт, достаточный для самостоятельных решений. Почему бы, в самом деле, не кинуть клич по разным странам, пригласить добровольцев — квалифицированных хирургов. Дерутся же французы из эскадрильи «Нормандия». Да и по ленд-лизу мы получаем самолеты, танки, тушенку, полушубки. Или мы стесняемся показать, что у нас не каждый врач ас в своем деле?

На мрачной лестничной площадке второго этажа Михайловский остановился. Четверо санитаров-носильщиков перекуривали.

— Леша, а Леш! Ты сколько сегодня перетаскал? — спросил густобровый, угощая махоркой тощего из другой пары.

Тяжело дыша, тот уныло ответил, что сейчас несет семьдесят второго и что уж лучше попасть в самое пекло на передовой.