Два долгих дня

— Пятнадцать человек, — обратился он к Вербе. — Чистых минеров — шесть, остальные саперы.

Нил Федорович посмотрел на них: трое — с костылями, у четверых на руках окровавленные бинты, у двоих нет пальцев на руках.

— Нас с вами связала общая беда. Если можете, помогите. Приказывать я вам не могу, — коротко сказал им Верба.

Последовала минута молчания. Первым откликнулся старшина лет двадцати трех. Он встал, опираясь на костыль.

— Моя фамилия вам, конечно, ничего не скажет, — бойко проговорил он. — Метелица я, Иван Иваныч. Лежал я у вас под Можайском в сорок втором. Тогда меня здорово контузило. Теперь гранатой царапнуло ногу. Стало быть, что можем, то сделаем. Верно я говорю, товарищи?

— Правильно! — сказал коренастый раненый: его голова была туго обмотана бинтами. — Уж приятно, неприятно, а деваться некуда. Мина дураков любит. Кого вдарит, того уж и в яму собирать нет надобности. Уж сколько я этих подлюг повытаскивал, — он даже чмокнул от удовольствия. — Позарился я вчера на фрицевские сапоги, мехом изнутри подбитые, тут меня ихний снайпер чуть не шлепнул. Так что к бою, славяне! — И, хлопнув своего соседа по голове потрепанной книгой, добавил: — А ты как, Микола?

— Та еще надо покумекать… — замялся тот.

— Ты пока будешь кумекать да задницу чесать, — зарычал коренастый, — от тебя рожки да ножки останутся. Куда идти, показывайте. — И, решительно махнув рукой, он пошел вслед за Метелицей.

…— Итак лучше оставить раненых без срочной оперативной помощи, иначе говоря, обречь многих из них на гибель, — прогудел Верба.

— Да! Оставить в живых, — решительно возразил Михайловский. — Не забывай, что, пока мы тут разговариваем, десятки блистательных хирургов, сестер, санитарок, весь наш золотой фонд обученных и обстрелянных, могут взлететь на воздух. Я удивляюсь, почему молчит комиссар! И вообще, что это такое получается? Единоначалие еще не означает самоуправства и, я не боюсь этого слова, авантюризма. Нам надо бороться за жизнь вверенных нам людей. Ты уверен, что мы не взлетим на воздух, через пять, двадцать, сто минут? Зачем тебе все это нужно? Или я не прав?

— Оставь свои психологические экскурсы.

— Неужели ты думаешь, что я боюсь смерти?

— Нет, не думаю. Но рассуждаешь ты неверно.

— Я только протестую против бессмысленности и дикости твоего решения: ждать у моря погоды.

— Ты ведущий хирург, иди и твори, а не оглядывайся на то, что делается у тебя за спиной. Пойми, это не моя прихоть. Мне, как и тебе, дороги и наши люди, и раненые. Вспомни, с чем мы столкнулись в начале войны: были прекрасные бомбоубежища с операционно-перевязочными, построенные еще в мирное время. Но война начисто смела все наши планы. Сколько раз во время битвы под Москвой мы при воздушных тревогах перетаскивали раненых? Вверх-вниз по лестницам, на носилках, на лифтах, попусту затрачивая по три-четыре часа.

— Не совсем, так, — покачал головой Михайловский. — Воздушная тревога не всегда сопровождалась бомбежкой. Тревога это еще не паника, и бомбы не всегда падали на наш госпиталь.

— Война всегда обязывает принимать рискованные решения.

— Ты можешь заплатить жизнью других за свое упрямство. Зачем?

— Действительно — зачем? — запальчиво крикнул Верба. — Бросаю вызов судьбе? Бравирую? Я не слеп… Может быть, твои доводы и верны, но на них найдутся не менее верные возражения. Что же наперекор твоей логике удерживает меня согласиться с твоим предложением? Честолюбие, гордыня? Или верность своей оценке положения?

— Скорее все это, вместе переплетенное и одно не отделенное от другого, — объявил спокойно Самойлов.

Услышав частые гудки автомобилей, Верба вскочил и подошел к окну. С каждым из таких гудков число раненых в госпитале увеличивалось. Было бы великим счастьем, если бы одновременно с развертыванием госпиталя была налажена эвакуация в госпитали для легкораненых, в госпитали фронтового тыла, в специализированные госпитали для раненых в голову или крупные суставы… Но вот уже второй день, как госпиталь начал действовать, а вестей из медицинского управления армии нет и нет.

«Как быть? — думал Самойлов. — Кто из них прав? Анатолий предлагает бежать от опасности. Окончательное решение остается за Нилом, и у него в руках власть. Ну, а сам я что думаю? Какова моя позиция? Михайловский обиделся на меня за молчание. Они ждут, что я скажу, что я решил».

— Начальник госпиталя прав, — сказал он негромко, стараясь говорить естественным тоном, но твердо, напирая на каждое слово. — Выбросить раненых на лютый мороз — это смерть.

— Ну что ж, — с видимой покорностью сказал, Михайловский, — я подчиняюсь приказу. Но имейте в виду, что кое-какие слухи о минировании уже начали распространяться. В общем, поступайте как знаете…

Верба закурил и, сильно затянувшись, выпустил дым.