Два долгих дня

— Он не вернулся, Ася. Но самый большой пожар на земле потушен…

МАЯК

Поздняя луна вышла из-за леса. Призрачным блеском отсвечивали вдоль дороги макушки ветел, напоминающие стога сена.

Петров поежился и сердито посмотрел на дорогу. Белая укатанная полоса, исхлестанная тенями, уходила в гущу леса, исчезала там в кромешной черноте. «Комвзвода сказал, что будут к обеду, — подумал Петров. — Теперь ночь, а их все нет».

Солдат встал, прошелся вдоль окопа, около которого лежали раскрытый вещевой мешок и винтовка. Ветер шевельнул бурые, пересохшие головки клевера. На миг показалось, будто где-то рядом хрустко жуют кони. Петров настороженно оглянулся, но ничего не увидел.

Высокие легкие облака тянулись к луне, кутали ее, словно хотели погасить. Исчезли в темноте ветлы. На пригорке в деревне вспыхнул огонек, вспыхнул и погас.

Солдат сел на бруствер. Земля была еще теплой. Петров ощупал ее ладонью, взял в горсть и медленно растер узловатыми, жесткими пальцами. «На покой пошла, кормилица…» Он был сельским жителем и чувствовал землю, как живое существо, которое, как и человек, имеет всему время: для работы и для сна…

Со стороны дороги послышалось тяжелое шарканье, кто-то шел в его сторону. Солдат придвинул поближе винтовку и, вперив глаза в темноту, стал ждать. Глухое старческое покашливание предупредило его: опасности нет. И вслед за этим из темноты выплыла фигура старухи, что приходила к нему еще днем, когда он стоял на перекрестке, ожидая своих.

— Ты здесь, касатик? — спросила она тихо.

— Здесь, бабушка, здесь, — ответил Петров, угадывая в темноте ее сморщенное, улыбчивое лицо. — Чего ты ради, бабушка, по ночам тут разгуливаешь? Аль на фронт отправилась?

— Шуткуешь, касатик, — ответила старуха, подойдя совсем близко и ставя на землю какой-то узелок, завязанный в белое. Потом, распрямившись, объявила: — Я тут провизии тебе принесла.

— Провизии, — Петров тихо рассмеялся. — Молодец, бабушка. Провизия для солдата — первое дело… — Он потянулся к узелку и, распираемый неожиданно охватившим его весельем, добавил: — Как это ты сообразила?

— А чего соображать… — вздохнула старуха. — В мешке-то у тебя не туго.

— Ишь ты, глазастая, — добродушно удивился Петров, доставая из узла бутылку с молоком. — Тебе бы в разведку, бабуся, в самый раз…

— Там тебе мясо в плошке, — подсказала старуха, не обращая внимания на шутки солдата. — Ты с мяса начни. А молочком запьешь.

— Мясо… Ну, ты, я смотрю, мой вкус будто насквозь увидела, — не унимался Петров. — Я до мяса большой охотник…

Он пристроил на колени глиняную плошку с мелкими ломтиками жареного мяса и стал есть. Старуха стояла рядом, — она сейчас напоминала какую-то странную птицу.

— Эх, бабушка, ты и не знаешь, как я люблю по ночам ужинать в поле! Самый аппетит тут…

— На фронте, что ль, привык по ночам едой заниматься?

— Зачем на фронте, — ответил серьезно Петров. — С конями я всю жизнь. Ночью пасутся они, а я приду посмотреть. Да так, бывало, до самого утра и проведешь с ними. Баба моя уж привыкла. Ухожу — она мне всегда кошелку сует.

Закусив, Петров связал аккуратно посуду в узелок, потом чиркнул спичкой, прикрыл пламя ладонями. Огонек на миг осветил его подбородок, обметанный щетиной, крупные, с твердым изломом губы.

— Спасибо, бабушка, — сказал он, пряча в рукав гимнастерки цигарку. Тень старухи колыхнулась, но она ничего не ответила.

Несколько минут оба молчали.

— А ты все ждешь?

— Жду, бабушка.

— Стало быть, твои еще там?

— Где же Им быть. Конечно, там.

Старуха склонилась, подняла узелок с земли, переступила с ноги на ногу и снова замерла.

— Дорога-то совсем заглохла, — сказала она, помолчав. — Никого не слышно. А то все шли и шли. Может, никого и нет там…

— Как же нет, — ответил Петров сурово. — Я же тебе сказал: наши должны появиться. Я за тем и поставлен, чтоб путь указать, куда дальше двигать. Маяк — у нас в армии говорят. Вот я и есть такой маяк.

— Маяк… — Старуха вздохнула. — Значит, будешь ждать.

— Буду ждать, бабушка.

— Ну, ладно, касатик. Я пойду…

Шаги ее глухо зашаркали по траве, и скоро старуха растаяла в темноте. Ночь снова крепко обняла Петрова. Солдат глубоко вздохнул. Снова показалось, будто где-то рядом хрустят кони. В проемах между облаками проплывали маленькие, как точки, звезды. Где-то на горизонте падали бледные фосфорические отсветы ракет, оттуда доносилось тяжелое грохотанье, будто одна за другой рассыпались гигантские поленницы.

Сегодня утром комвзвода, высадивший его на перекрестке, сказал: «Здесь стой. Наши должны проехать — направляй их в Масловку. Вот по этому тракту. С ними и сам доедешь». Вот он и ждет теперь…

Целый день шли по дороге войска: пушки, грузовики, танки, пеших много. Гудела дорога. Пешие с серыми лицами, поблекшими глазами, хмурые. Один подошел к нему, загреб из кисета чуть не половину махорки и, зализывая цигарку, спросил:

— Чего тут торчишь?

— Маяк я. Своих дожидаю, — ответил Петров.

— Своих. — Солдат насмешливо скосил глаза. — Вроде позади нас никого не было.

Петров обиделся:

— Ты, может, не оглядывался, есть или нет.