Два друга

Как говорится в русских народных сказках – быстро слово сказывается, да долго дело делается...

Виктор то пропадал, то появлялся вновь.

«Он сильный, он сможет...». Вера в друга вопреки всем и всему не пропадала и жила у Вячеслава в душе всегда. В те годы он работал в городской физиотерапевтической поликлинике, что возле ЦУМа. Дружок его – через улицу Дзержинского, охранником на стадионе «Динамо», сутки через двое. Не виделись друзья уже давно. И вот осенним вечером в кабинете у Славы завибрировал мобильный телефон. В трубке раздался болезненно-уставший голос поэта. «Ну наконец-то я его слышу», – сверкнула радостная мысль.

– Славик, мне плохо...

– Ты где?

– На стадионе.

– Скоро закончу работу, в полседьмого приедет Лена, и мы придём к тебе.

– Я жду... – ответил как-то непривычно хрипловатый голос.

Центр города светился яркими фонарями и рекламными огнями. Минуя ФСБ, супружеская пара быстро добралась до проспекта Октябрьской революции и подошла с тыла к одноэтажному административному зданию стадиона. Обычно встречавший гостей у входа Виктор в этот вечер на невысоких ступеньках отсутствовал. Пустующее крыльцо говорило о неважном состоянии поэта. Небольшая «обломовская» рощица вековых деревьев (так он её с любовью называл) шелестом опавшей и ещё уцелевшей листвы пыталась хоть как-то оживить и скрасить уныние вечера. Виктор сидел на стуле у письменного стола, слегка подавшись ослабленным телом вперёд. Сидел замерев, прижимая к животу согнутые в локтях руки, словно пытаясь сдержать невидимую внутреннюю боль. Боль душевную и физическую одновременно. Пустынный холл холодным эхом разнёс обоюдное приветствие. Лена, прежде чем уйти в магазин, устроила мужа на его привычном месте, мягко-скрипучем раскладном диване.

Сидя друг против друга, они, как раньше, просто молчали. За всё время прозвучало лишь две фразы.

– Ведь помрёшь...

– Да знаю...

Вскоре, цокая каблучками по асфальту, – звук доносился в открытую двустворчатую дверь просторного помещения без окон, – вошла Елена с покупками. На столе появились лекарства, печенье, черничное варенье и заварка. Пили свежезаваренный крепкий чёрный чай, но всё также больше в тишине.

– Как там ваша доченька? – с интересом спросил Виктор.

– Дома, учит уроки, наверное. Ну, что ждёт нас, это уж точно, не любит оставаться одна. Завтра суббота, я не работаю. Повезём Настеньку в 25-ю гимназию. Мы теперь живём на Доваторцев, у входа в парк Победы со стороны зоопарка. Утром буду у тебя, а сейчас нам пора. Покуда доползём по пробкам, да машину на стоянку. Сиди, не надо нас провожать.

Мужчины обменялись рукопожатием, Елену Виктор, как всегда, поцеловал в щёчку.

...Играя белой эмалью в утренних лучах солнца, «форд» маневрировал по временно пустующему узкому дворовому проезду. Шелестя шинным протектором по крупнозернистому асфальту, машина подкатила к подъезду пятиэтажки и, слегка скрипнув тормозами, плавно остановилась. Уютную однокомнатную квартиру, сменяя друг друга, заполняли запахи то свежесваренного кофе, то сигаретного дыма. На кухонном столе расположился почти не тронутый фруктовый пирог. Здесь же лежало цветное фото размером десять на пятнадцать, правый нижний угол которого был слегка загнут вверх – след многолетнего хранения в старом климовском дипломате. С фотки, на фоне бронзового солдата – памятника погибшим при исполнения воинского долга, – обвитые незримой паутиной дружбы, лучились смехом два воина-интернационалиста. Никому ещё тогда не было известно, что издательство «Ставролит» выберет именно этот снимок для обложки автобиографической повести Вячеслава. На обратной стороне фотографии Виктор записал свои новые стихи, поставив роспись.

Наркоз

Два небесных лилипута

Распинают мягкий, ртутный,

Неспокойный, зыбкий шар.

В нем живет моя душа.

И пока они там мнутся –

Жить мне или же загнуться,

Наблюдаю, не дыша,

Куда мой покатят шар.

– Нет, вот дано же некоторым. И как у тебя это всё ладненько получается – высказаться коротко, точно да в рифму? – спросил гость, сидевший на хозяйском дерматиновом мягком пуфике, прислонившись спиной к стене.

Стоявший у окна втянул сигаретный дым, ненадолго задержал в себе и выпустил туманную тёплую линию в прохладное уличное пространство. Повисло молчание. Уставше-бледное лицо Виктора, подобно увядшему цветку, попавшему в долгожданную живительную влагу, постепенно просветлялось. Мягко улыбнувшись, ответил:

– Я не знаю, я, что называется, записываю. Думаю, что, пожалуй, этого никто не объяснит точно. То есть, мысли в голове, они как-то гуляют и не всегда гладкие, чтоб вот так ускользать. Они ещё и ершистые, цепляются друг за друга и цепляют душу. Что-то там для меня незаметно происходит, а потом вдруг ты произносишь фразу, вспоминаешь ни с того не с сего Гоголя, и всё становится на свои места. Ты приходишь домой и просто записываешь стихотворение. То есть, это непонятная загадка, но очень такая чудесная загадка.

Он говорил не спеша, словно взвешивая каждое слово. На мгновенье задумался, повеселел и, улыбнувшись, продолжил:

Не знаю, для меня это как новогодний подарок в детстве...