Два года на палубе

Утром агент был доставлен на берег и поехал в Пуэбло и соседние миссии. Через несколько дней, как следствие его рвения, на равнине показались большие повозки и караван мулов со шкурами. Мы же загрузили баркас всяческими товарами и отправились на берег. Перекатив все это через камни, мы остановились, дожидаясь, пока повозки спустятся с холма и возьмут наш груз. Однако капитан решил по-другому и велел нам тащить все наверх, поскольку, как он выразился, «так принято в Калифорнии». И вот то, что не пришлось бы по вкусу даже волам, было предоставлено нашим рукам и спинам. Холм, хотя и невысокий, был достаточно крут, а глинистая и мокрая от недавних дождей земля была плохой опорой для наших ног. Несмотря на это, нам все-таки удалось вкатывать тяжелые бочки наверх, подпирая их своими плечами. Ноги при этом то и дело скользили, и каждый раз бочка грозила обрушиться на наши головы. Однако самые страшные мучения доставили нам огромные ящики с сахаром. Под них надо было подсовывать весла, потом поднимать на плечи и медленно карабкаться на холм со скоростью похоронной процессии. Часа через два изнурительной работы мы таки подняли все на вершину, где нас уже ждали доверху набитые шкурами повозки. Теперь нам предстояло сбросить с них шкуры и загрузить товаром.

После того как повозки были нагружены, индейцы поднялись с земли и, встав по двое у каждой пары волов, стали погонять их длинными палками, заостренными на конце. В Калифорнии так принято — двое индейцев на пару волов. Нам же предстояло спускать шкуры с холма, и мы, перегнав шлюпку к тому месту, где холм был круче, начали сбрасывать их вниз по склону. Многие шкуры застревали по пути, и нам приходилось лезть вниз и снова толкать их, так что мы покрылись с ног до головы пылью и разодрали одежду. Когда все шкуры были наконец сброшены, оставалось переправить их в шлюпку, что мы и делали обычным способом — громоздили на голову и носили, ступая по камням. Вода и камни могут за один день привести в негодность пару башмаков, поэтому из-за дороговизны обуви мы предпочитали работать босиком. На бриг мы возвратились только к вечеру, измученные как никогда со времени выхода из Бостона. Вот так мы трудились несколько дней, пока не выгрузили на берег сорок или пятьдесят тонн товара, взяв при этом в трюм около двух тысяч шкур. Торговля пошла на убыль, и вторую половину недели мы работали на судне — с грузом или с такелажем. В четверг от норда ударил жесточайший шквал, но, поскольку он был со стороны берега, мы отдали второй якорь и стали держаться. Ночью нас подняли спускать бом-брам-реи. Было темно, как в мешке, и судно билось на якорях. Я полез на фок-, а Стимсон на грот-мачту, и мы быстро опустили реи «в лучшем бристольском виде». Теперь, когда мы привыкли работать наверху, на нашу долю, как самых младших, приходилось все, что было выше салингов.

Глава XV Экзекуция

Уже несколько дней капитан был явно не в духе. Ему казалось, что все делается не так и слишком медленно. Он обругал кока и пригрозил выпороть его, если тот будет разбрасывать дрова по палубе, а со старшим помощником повздорил из-за того, как лучше основывать так называемые «испанские тали»; тот настаивал, что знает, как это делается, — ведь учил его человек, который был настоящим моряком! Это задело капитана за живое, и они стали чуть ли не на ножах. Но главное его неудовольствие обратилось против рослого тяжеловесного парня из средних штатов по имени Сэм. Этот последний говорил запинаясь и был довольно медлителен. Матрос он был посредственный, хотя и старался в меру своих сил. Капитан невзлюбил его, считал лентяем и придирался ко всему, что бы тот ни делал, а раз уж, как говорят моряки, «пса обозвали щенком, тому впору кидаться за борт». Когда Сэм, работая на грот-рее, уронил свайку, он по-настоящему «затемнил» его. В пятницу капитан не съезжал на берег, и все шло со скрипом и ко всеобщему неудовольствию. «Чем больше погоняешь человека, тем меньше он делает» — эта истина была для нас столь же очевидна, как и для всех прочих смертных. В тот день мы работали допоздна, а в субботу нас подняли ни свет ни заря. Около десяти часов капитан приказал нашему новому помощнику Расселу, которого мы все дружно невзлюбили, спустить для него капитанскую шлюпку, именуемую также гичкой. Швед Джон сидел в шлюпке, покачивавшейся у борта, а мистер Рассел и я стояли у грот-люка, дожидаясь капитана, который был в трюме, где работали матросы. Вдруг мы услышали громкий голос капитана, яростно оравшего на кого-то, а потом раздались звуки ударов. Я подбежал к борту и позвал Джона. Мы вместе наклонились над люком, и, хотя ничего не было видно, по голосу капитана мы заключили, что нападает именно он:

— Я покажу тебе твое место! Я тебе покажу его! Будешь еще распускать свой язык?

Вместо ответа послышался шум борьбы, кто-то сопротивлялся капитану.

— Можешь не дергаться, вот ты у меня где, — прокричал капитан. — Будешь еще распускать свой язык, я тебя спрашиваю?