Два года скитаний. Воспоминания лидера российского меньшевизма. 1919-1921

Ежов сообщил нам, что все остальные товарищи, заявившие о желании ехать за границу, – кроме выехавших в провинцию, – решили скрываться. Позже мы узнали, что все поехавшие в провинцию были там по телеграмме ВЧК арестованы и затем привезены в Москву. Арестовывались по мере явки и скрывавшиеся. Те провинциалы, которые не поспели воспользоваться разрешением выезда за границу до начала апреля, по совершенно произвольному распоряжению ВЧК были лишены этого права: момент податливости и напуганности международным движением протеста прошел, и все уступки стали по возможности отбираться обратно.

В нашей камере мы просидели вчетвером шесть дней. Когда выяснилось, что мы все-таки едем за границу, родные принесли нам вещи и съестные припасы. Стали давать нам и свидания. Всеми нашими делами по отправке заведовала по-прежнему Андреева, но она тщательно избегала видеться с нами.

Упомяну еще о двух характерных встречах. Как-то на третий или четвертый день открывается дверь нашей камеры, и комендант вводит к нам двух пожилых «гостей». То были Е.Д. Кускова и С.Н. Прокопович, виднейшие деятели Общественного комитета помощи голодающим, с такою помпою открытого в свое время большевистским правительством, желавшим демонстрировать свое единение с общественными силами. Как известно, комитет был вскоре закрыт, члены его публично обвинялись чуть не в сношениях с Антантою, поговаривали даже о возможности расстрела… Кончилось тем, что «главари и зачинщики» просидели значительное время в тюрьме (Кускова и Прокопович провели, между прочим, несколько дней с нами в Бутырках) и затем были сосланы в северные губернии. Кускова и Прокопович попали в Вологду. Но только что успели они там обжиться и устроиться, как местные чрезвычайники начали теснить их. Причин тому было две: во-первых, показалось опасным влияние, каким стали пользоваться ссыльные на местных деятелей, в особенности на кооператоров, – а известно ведь, что с новой экономической политикой большевики стараются возродить кооперацию, но с тем непременным условием, чтобы кооператоры вели себя как послушные чиновники. Но была и вторая причина гнева местной Чрезвычайки: в Вологде помещений очень мало, и дома, не ремонтировавшиеся в течение ряда лет, зачастую полуразрушены. Чтобы найти себе приют, Кусковой и Прокоповичу пришлось за собственный счет отремонтировать пустовавший домик. Но как только они это сделали, домик приглянулся одному из местных влиятельных чрезвычайников, который и начал выживать их самым бесцеремонным образом. В результате – телеграмма из ВЧК о переводе Кусковой и Прокоповича в Казань – город голодный и сыпнотифозный. По дороге в Казань они попали в нашу гостеприимную камеру. Тут их вызывали на допрос и в конце концов назначили им местом жительства уездный город Кашин Тверской губернии и разрешили провести в Москве три дня, с тем чтобы они за эти дни ни под каким предлогом из дому на улицу не выходили.

Была и другая встреча. Очистили как-то соседнюю камеру и скоро водворили туда целую партию молодых женщин и мужчин – человек пятнадцать. Это были левые эсеры и анархисты, уже год просидевшие в орловской тюрьме. Все они были измучены, истощены. Куда их везут, они не знали. Скоро выяснилось, однако, что в ярославскую тюрьму – зачем и надолго ли, неизвестно. Дня через два-три их всех усадили в мрачный тюремный автомобиль и повезли. Это была моя последняя тюремная встреча в России.

В четверг, 26-го, нам с утра было объявлено, что сегодня мы выезжаем. К вечеру нам привели в контору коменданта и вручили по 13 долларов каждому – сумма, предназначенная на расходы по ожиданию в Риге германской визы.

Часов в семь вечера автомобиль доставил нас на вокзал. В курьерском вагоне скорого поезда нам было отведено купе, но в нем поместился еще один пассажир в матросской форме. Через пять минут в этом спутнике нашем мы распознали агента ЧК. Он ехал с нами до самой латвийской границы.

В восемь часов поезд тронулся, увозя нас в заграничное изгнание, столько раз изведанное в царское время и такое неожиданное теперь, на пятом году революции. Настроение было отвратительное…