Два года в Испании. 1937—1939

Осел тащит двухколесную повозку. На ней чемоданы, сундуки, тюфяки, одеяла, зеркало, клетка с птицей. Все завязано наскоро, расползается, падает. Осла ведет отец. Мальчик, еле поспевая, бежит рядом. В руках у него самодельный лук. За повозкой идут женщины, как провожающие за гробом. Они на ходу кормят грудных. Сзади ковыляют старики и тоже тащат узлы. Старики отдыхают чаще других. Иногда их поджидают, иногда повозка уходит вперед, и они догоняют ее, задыхаясь.

У большинства нет ни ослов, ни повозок, ни тачек. Они несут вещи на плече или на голове. Интеллигент тащит связку книг. Ничего другого у него нет, а единственная рубашка вся в дырах.

Автомобили мчат к границе прадедовские перины. У границы стоит очередь в несколько тысяч человек. Французы пропускают поодиночке и без крупных вещей. Перины летят в канаву вместе с автомобилем, с книгами, мебелью, тряпками, оружием.

У границы стоит батарея со всеми орудиями, с большим запасом снарядов. Солдаты объясняют:

— Мы решили: будет фронт — вернемся. Нет — перейдем во Францию. Пусть орудия лучше достанутся французам, чем фашистам.

В море стоят фашистские суда. Они обстреливают берег. Фашистские самолеты бомбят города и дороги. У въезда в Херону — гигантская пробка. Очередь у бензоколонки на двенадцать — четырнадцать часов. Фашисты бомбят именно въезд в город.

В Фигерасе они бомбят площадь. Она превратилась в огромную ночлежку, а днем по ней невозможно пройти. За городом вырыты узкие окопы. По тревоге тысячи людей устремляются туда.

Внезапно на площадь выходит человек сорок солдат с офицером и трубачом. Они проделывают несколько строевых эволюции среди толпы, среди бесконечного потока повозок и машин. Труба звучит как сирена гибнущего корабля. В толпе кричат: «Да здравствует армия народа! Да здравствует Испания!» Кто-то плачет… Слезы на глазах Эренбурга. Потом он напишет стихи о том, как «Испания шла, доспехи волоча», и об этом трубаче.

Это последний резерв республиканской армии. Когда жители Кастельона покидали город перед приходом фашистов, они писали на стенах своих домов: «Мы не хотим жить с фашизмом». Но тогда уходили в Валенсию или в Барселону. Теперь уходят в изгнание. И все-таки на всех дорогах, по всем горам, через все долины люди идут, идут, идут…

Границу переходят последние бойцы интернациональных бригад. Это те, кого не хотела принимать ни одна страна. Комитет по невмешательству добился вывода интернационалистов из республиканской Испании и оставил немцев и итальянцев у Франко. Но небольшой части интернационалистов некуда было уехать. Полгода их мучило сознание того, что они, не воюя больше, отягощают республиканский бюджет. 23 января, за три дня до падения Барселоны, к ним снова обратились. Снова вызывали добровольцев, снова все, как один, пошли в бой, в безнадежный и неравный бой, чтобы задержать врага и дать беженцам возможность перейти границу. Уже в начале февраля, ночью, мою машину остановил патруль, впервые за все эти дни. Это были интернационалисты. Проверив документы, один из них сказал мне:

— Я вас знаю. Вы приезжали к нам в бригаду. Я очень рад, что и вы остались здесь до последней минуты.

— Зачем же вы проверили мои документы? — спросил я.

— Для порядка. Мало ли что… Вы не обижайтесь. Мы всегда выполняли приказы.

Последний парад интернационалистов происходит уже на французской земле. Они проходят перед старшим командиром в четком строю, с развернутыми знаменами. Из боя они отправятся не домой, не в плен, а во французский лагерь. При этом присутствует комиссия Лиги Наций — та, что должна была проверить их вывод из Испании, — во главе с английским генералом Мольвертсом. Солдаты проходят четким шагом, знаменосцы выходят из строя и отдают знамена командиру. И старый генерал забывает, зачем он здесь, и вспоминает, что он тоже солдат. Он, не скрываясь, плачет. Остальные военные из комиссии, молча, как на похоронах, прикладывают руки к козырькам и невольно принимают почтительную позу.

Негрин останавливается в Пертюсе, еще на испанской, вернее, на ничьей земле; половина улицы — испанская, половина — французская. Он стоит у окна и смотрит, как проходят солдаты и покорно сдают французским жандармам оружие, которое он с таким трудом добывал.

И вот на мосту — фашисты. Навстречу им выходит французский пограничный офицер и пожимает руку фашистскому офицеру, и приносит ему поздравления. Это видят беженцы и республиканские солдаты, которых гонят в лагеря.

Через Порт-Боу в Сербер по туннелю еще идут солдаты армии Модесто. Фашисты задержались, они идут извилистым берегом. Прошли солдаты, прошли офицеры. Модесто отсылает адъютанта и остается один. Он долго смотрит назад. Кругом никого: республиканцев уже нет, фашистов еще нет. Модесто оборачивается, делает несколько шагов, отдает револьвер французскому жандарму…

8

СУМАСШЕДШИЙ ПЕДРО (Рассказ)

Капитан любил народное искусство.