Два императора

Гарин радостно кинулся к дверям и на пороге встретился со стариком Гофманом. Большая печаль видна была на его добром, откровенном лице. За последнее время Гофман так переменился, похудел, осунулся; при первом взгляде князь едва мог его узнать.

— Господин Гофман! Вы ли? — Гарин хотел обнять старика, но он холодно отстранил это и только пожал руку князя.

— Вы не узнаёте меня, князь?

— Нет, нет, я вас сразу узнал. Но вы так переменились! Что с вами, мой дорогой?

— Со мной ничего. А вы спросите про дочь, про мою милую Анну. Князь, вы совсем её забыли? — В голосе старика слышны были и слёзы, и упрёк.

— Что вы? Я… я забыл Анну! И вы это мне говорите, господин Гофман?

— Забыли, забыли мою бедную девочку!

— Не говорите этого, не говорите! Одна только смерть заставит меня забыть вашу дочь! Ну что же вы молчите, господин Гофман, что молчите? Да говорите же! Что Анна?

— Умирает, — тихо ответил Гофман.

— Что? Что вы сказали?! — меняясь в лице, крикнул Сергей.

— Моя дочь умирает…

— Умирает, умирает!! — Князь упал на стул и закрыл лицо руками.

— Она послала меня, князь, сказать вам своё последнее «прости».

Голос у старого немца дрогнул, и по его исхудалому лицу потекли слёзы.

— Но слезами и отчаянием не поможешь. Садитесь, успокойтесь, господин Гофман, расскажите мне всё, всё расскажите.

Гарин страдал не менее старого немца, но он превозмог себя и сам, глотая слёзы, старался успокоить Гофмана.

— Скоротечная чахотка угрожает моей дочери смертью.

— Чахотка! Но с чего, с чего?

— От разбитой любви, от погибшего счастья, князь.

— Я вас не понимаю, Гофман! От какой разбитой любви? — спросил с недоумением молодой князь.

— Не понимаете, ваше сиятельство? А понять не трудно: моя дочь любила и любит вас своим чистым и незлобивым сердцем. А вы, князь… — Старик не договорил и печально поник своею головою.

— А я… что же я? Договаривайте, прошу вас!

— Вы безжалостно разбили её сердце, князь.

— Я… я! Да что вы говорите?!

— Вы любите мою дочь? — пристально смотря прямо в глаза Сергею, спросил старик.

— И вы ещё спрашиваете! Больше себя самого, больше жизни!

— Вы говорите правду? Я должен вам верить, князь?

— Я дворянин, господин Гофман! — гордо ответил князь.

— Извините, князь, я… я верю вам. Но это письмо, которое и меня, и дочь так убило…

— Какое письмо, какое?

— А то, которое вы из Москвы написали ротмистру Зарницкому, вашему приятелю. Вы, князь, в том письме писали, что вам отец с матерью не позволяют жениться на Анне, что вам сватают богатую красавицу… Вы с таким увлечением, ваше сиятельство, описали красоту этой барышни, что я и Анна могли подумать…

— А, теперь я понимаю. Но как это письмо попало к вам? — спросил у Гофмана Гарин.

— Как попало — об этом, князь, после.

— Нет, я хочу знать, какой негодяй передал вам это письмо. Надеюсь, не Зарницкий?

— О нет, князь, письмо доставил Цыганов.

— Николай! — с удивлением воскликнул князь.

— Да, он. Я сейчас всё подробно расскажу вам, князь. Вы назвали Цыганова негодяем, — более того, он подлец.

Старик Гофман рассказал князю, с каким нетерпением дожидалась Анна его возвращения из Каменок, как она считала дни и часы, когда он приедет. Сказал и о том, как к ним часто ходил Николай и как уверял Анну, что князю Сергею не позволяют отец с матерью на ней жениться, и в удостоверение своих слов принёс письмо, писанное рукою князя к Зарницкому.

— Этот подлец дошёл до того, что осмелился обнажить свою саблю на мою дочь. Я не знаю, как я не убил его.

— Успокойтесь, господин Гофман, мерзавец кровью поплатится мне за это! — с гневом сказал Сергей Гарин.

Он никак не воображал, что Николай Цыганов, безродный приёмыш его отца, станет ему смертельным врагом. Сергей обходился с ним всегда ласково и предупредительно; он был его благодетелем; благодаря содействию молодого князя Николай получил офицерский чин и пенсию. И что же? Вместо благодарности и преданности «жалкий подкидыш» отплачивает ему подлостью, становится ему соперником, смеет рассчитывать на любовь Анны!

«Если бы он был здесь, я убил бы его как собаку, я задушил бы гадину своими руками! О, моя милая, дорогая Анна! Я жестоко отплачу и за тебя, и за себя этому подлецу. И вот благодарность за все мои старания! Гадкий, презренный подкидыш, ты будешь раскаиваться в своей подлости! Я заставлю тебя раскаяться», — думал Сергей Гарин, слушая Гофмана.

— По приезде на нашу ферму Анну совсем узнать было нельзя: куда девалась её весёлость? Хмурая стала, печальная. Об вас, князь, она скучала, плакала, — дрожащим голосом рассказывал старик Гофман. — Всё вас вспоминала… Стала моя дочь худеть, чахнуть, появился удушливый кашель — предвестник чахотки; я, сколько мог, утешал Анну. Но что значит моё утешение! Наконец Анна слегла. Я пригласил того доктора, который лечил вас, князь. Он хороший, опытный доктор, осмотрел Анну… — тут старик смолк и задумался.

— Ну, и что же доктор? — нетерпеливо спросил Гарин.

— Нашёл у дочери скоротечную чахотку и приговорил её к смерти.

— Неужели нет исхода? Я всё брошу, поеду к ней, приглашу известных, знаменитых врачей…