Два Ивана

– Вот вам! – вскричал Иван Савельевич, скрутив перед носом армейского товарища крупную фигу. – Нет! Этому не бывать! Вы не завоюете нас никогда! И ты, москальская сволочь, меня никогда не завоюешь… Ты так и будешь жить в своей рабовладельческой стране, пресмыкаясь перед своими хозяевами, а мы будем свободны! Сво-бод-ны!! Нам поможет Европа, Америка, НАТО наконец… Вы никогда не будете властвовать над нами. Потому, что вы – рабы, а мы – паны! И так было и будет всегда! Я…

– Дурак ты, Иван Савельевич, старый дурак и маразматик, обработанный ящиком, называемым телевизором! Я уже, если честно, жалею, что приехал к тебе в гости. Катись ты к черту со своей политикой! Я ухожу в гостиницу…

– Никуда ты не уйдешь! – глаза Ивана Савельевича налились кровавым блеском. Никудаааа! – и в этот момент у него в руке оказался нож, который до этого лежал на столе возле недопитой бутылки импортного виски, привезенной ему в подарок российским товарищем. Как этот кухонный нож оказался в руках у Ивана Савельевича, он не понял. Его глаза застлала белая пелена. Откуда-то изнутри, с желудка, прямо к воспаленному мозгу, в одно мгновение подкатилась внезапная злость и неуправляемая ненависть. В ту же секунду холодное широкое лезвие вонзилось в тело его старого друга и сослуживца Ивана Яковлевича, чуть пониже ключицы с левой стороны. Иван Яковлевич умер мгновенно. Лезвие ножа распороло ему сердце почти напополам, и из открывшейся раны тоненькой струйкой пошла кровь. Иван Савельевич, осознав, что натворил, завыл, как загнанный в капкан волк. Он выл, кричал, бился головой о стену, пытался даже включить газ на кухне, чтобы уйти из жизни вслед за убитым им другом, но страх смерти удерживал его от суицида. Потом милиция…Суд…Тюрьма…Темная вонючая камера следственного изолятора…

* * *

Заключением судебно-психиатрической экспертизы Иван Савельевич был признан невменяемым и помещен на неопределенное время в психиатрическую больницу закрытого типа. Тут все было хорошо, спокойно, никакого тебе телевизора, никакой политики. Только врачи и таблетки… Таблетки и врачи. А также трехразовое питание. Послеобеденный сон. И ничего, что его отделение окружает пятиметровый забор с колючей проволокой, а по периметру стоят смотровые вышки и бегают собаки, – все таки он успокоился, оторвался от этого безумного мира разумных людей, вечно создающих себе проблемы и сами же их решающие. Он спокоен, уравновешен, его лицо выражает неземное блаженство… Он улыбается, когда хочет, и хохочет, когда хочет…Он любит медсестер, особенно молодых и красивых, которых, если позволяет возможность, щипает за интимные места, при этом радуется, как ребенок, получивший долгожданный подарок. Но однажды в отделение приехала комиссия из Минздрава, и несколько человек в белых халатах ходили по палатам, разговаривая с больными об их содержании, выясняли режим питания и прогулок. Один из докторов зашел и в палату к Ивану Савельевичу. Тот спокойно спал, после принятия очередной дозы успокоительных лекарств. Доктор подошел к больному и наклонился над его лицом. И в этот момент Иван Савельевич открыл глаза… Перед ним висело, словно в пространстве, лицо Ивана Яковлевича!

– Ну, что, больной, проснулись? – сказало лицо голосом погибшего друга и тут Иван Савельевич вдруг дико вскрикнул, резко, по молодецки, выпрыгнул с кровати и стал метаться по палате, срывая с себя одежду. Он кричал, хохотал, падал, бился головой о стену и наконец, успокоившись, сел на пол, не сопротивляясь дал себя одеть в смирительную рубашку, по детски улыбнулся и стал лепетать что-то невнятное. Потом мило, как ребенок, улыбнулся санитарам, показал им язык и окончательно впал в безумие.

К О Н Е Ц