Два капитана

Три раза он повторил эту фразу, придвинувшись ко мне почти вплотную, так что мне пришлось взять его за плечи и слегка отодвинуть. Но он этого даже не заметил.

— Такие штуки, о которых он сам забыл, — продолжал Ромашка. — В бумагах…

Конечно, он говорил о бумагах, взятых им у Вышимирского.

— Я знаю, отчего вы поссорились. Ты говорил, что он обокрал экспедицию, и он тебя выгнал. Но это правда. Ты оказался прав.

Второй раз я слышал это признание, но теперь оно доставило мне мало удовольствия. Я только сказал с притворным изумлением:

— Да что ты?

— Это он! — с каким-то подлым упоением повторил Ромашка. — Я помогу тебе. Я тебе всё отдам, все доказательства! Он у нас полетит вверх ногами!

Нужно было промолчать, но я не удержался и спросил:

— За сколько?

Он опомнился.

— Ты можешь принять это как угодно, — сказал он. — Но я тебя прошу только об одном: чтобы ты уехал.

— Один?

— Да.

— Без Кати?

— Да.

— Интересно. То есть, иными словами, ты просишь, чтобы я от неё отступился?

— Я люблю её, — сказал он почти надменно.

— Ага, ты её любишь! Это интересно. И чтобы мы не переписывались, не правда ли?

Он молчал.

— Подожди-ка минутку, я сейчас вернусь, — сказал я и вышел.

Заведующая этажом сидела у столика в вестибюле; я попросил у неё разрешения позвонить по телефону и, пока разговаривал, всё время смотрел вдоль коридора, не ушёл ли Ромашка. Но он не ушёл — едва ли ему могло прийти в голову, кому я звоню по телефону.

— Николай Антоныч?.. Это говорит Григорьев. (Он переспросил. Наверно, решил, что ослышался.) Николай Антоныч, — сказал я вежливо, — извините, что я так поздно беспокою вас. Дело в том, что мне необходимо вас видеть.

Он молчал.

— В таком случае приезжайте ко мне, — наконец сказал он.

— Николай Антоныч! Как говорится, не будем считаться визитами. Поверьте мне, это очень важно, и не столько для меня, как для вас.

Он молчал, и мне было слышно его дыхание.

— Когда? Сегодня я не приеду.

— Нет, именно сегодня. Сейчас, Николай Антоныч! — сказал я громко. — Поверьте мне хоть один раз в жизни. Вы приедете! Я вешаю трубку.

Он не спросил, в каком номере я остановился, и это было, между прочим, лишним подтверждением, что газету со статьёй «В защиту учёного» прислал именно он. Но сейчас мне было не до таких мелочей. Я вернулся к Ромашке.

Не запомню, когда ещё я так врал и изворачивался, как в эти двадцать минут, пока не приехал Николай Антоныч. Я притворился, что мне совсем неинтересно, кем прежде был Николай Антоныч, расспрашивал, что это за бумаги, и уверял гнусавым от хитрости голосом, что не могу уехать без Кати. Но вот в дверь постучали, я крикнул:

— Войдите!

И Николай Антоныч вошёл и, не кланяясь, остановился у порога.

— Здравствуйте, Николай Антоныч! — сказал я.

Я не смотрел на Ромашку, потом посмотрел: он сидел на краешке стула, втянув голову в плечи, и беспокойно прислушивался — настоящая сова, но страшнее.

— Вот, Николай Антоныч, — продолжал я очень спокойно, — вам, без сомнения, известен этот гражданин. Это некто Ромашов, ваш любимый ученик и ассистент и без пяти минут родственник, если я не ошибаюсь. Я пригласил вас, чтобы передать в общих чертах содержание нашего разговора.

Николай Антоныч всё стоял у порога — очень прямой, удивительно прямой, в пальто и со шляпой в руке. Потом он уронил шляпу.

— Этот Ромашов, — продолжал я, — явился ко мне часа полтора тому назад и предложил следующее: он предложил мне воспользоваться доказательствами, из которых следует, во-первых, что вы обокрали экспедицию капитана Татаринова, а во-вторых, ещё разные штуки, касающиеся вашего прошлого, о которых вы не упоминаете в анкетах.

Вот тут он уронил шляпу.

— У меня создалось впечатление, — продолжал я, — что этот товар он продаёт уже не в первый раз. Не знаю, может быть, я ошибаюсь.

— Николай Антоныч! — вдруг закричал Ромашка. — Это всё ложь! Не верьте ему! Он врёт!

Я подождал, пока он перестанет кричать.

— Конечно, теперь это, в сущности, всё равно, — продолжал я, — теперь это дело только ваших отношений. Но вы сознательно…

Я давно чувствовал, что на щеке прыгает какая-то жилка, и это мне не нравилось, потому что я дал себе слово разговаривать с ними совершенно спокойно.

— Но вы сознательно шли на то, что этот человек может стать Катиным мужем. Вы уговаривали её из подлости, конечно, — потому что вы его испугались. А теперь он же приходит ко мне и кричит: «Он у нас полетит вверх ногами».

Как будто очнувшись, Николай Антоныч сделал шаг вперёд и уставился на Ромашку. Он смотрел на него долго, так долго, что даже и мне трудно было выдержать эту напряжённую тишину.

— Николай Антоныч… — снова жалостно пробормотал Ромашка.

Николай Антоныч всё смотрел. Но вот он заговорил, и я поразился: у него был надорванный старческий голос.

— Зачем вы пригласили меня сюда? — спросил он. — Я болен, мне трудно говорить. Вы хотели уверить меня, что он негодяй. Это для меня не новость. Вы хотели снова уничтожить меня, но вы не в силах сделать больше того, что уже сделали, — и непоправимо. — Он глубоко вздохнул.

Действительно, я видел, что говорить ему было трудно.