Два капитана

— Доктор, что он говорит? Откуда у него этот багор?

— Откуда у тебя этот багор? — спросил по-ненецки доктор.

Ненец ответил.

— Он говорит — нашел.

— Где нашел?

— В лодке, — перевел доктор.

— Как — в лодке? А где он лодку нашел?

— На берегу, — перевел доктор.

— На каком берегу?

— Таймыр.

— Доктор, Таймыр! — заорал я таким голосом, что он снова невольно посмотрел на меня с беспокойством. — Таймыр! Самое близкое к Северной Земле побережье! А лодка где?

— Лодки нет, — перевел доктор. — Кусок есть.

— Какой кусок?

— Лодки кусок.

— Покажи!

Лури отвел доктора в сторону, и они о чем-то говорили шепотом, пока старик ходил за куском лодки. Кажется, Лури никак не мог проститься с мыслью, что я все-таки сошел с ума.

Ненец пришел через несколько минут и принес брезент, — очевидно, лодка, которую он нашел на Таймыре, была из брезента.

— Не продается, — перевел доктор.

— Иван Иваныч, спросите у него, были ли в лодке еще какие-нибудь вещи? И если были, то какие и куда они делись?

— Были вещи, — перевел доктор. — Не знаю, куда делись. Давно было. Может быть, десять лет прошло. Иду на охоту, смотрю — нарты стоят. На нартах лодка стоит, а в лодке вещи лежат. Ружье было плохое, стрелять нельзя, патронов нету. Лыжи были плохие. Человек один был.

— Человек?!

— Постой-ка, может быть, я наврал, — поспешно сказал доктор и переспросил что-то по-ненецки.

— Да, один человек, — повторил он. — Конечно, мертвый, медведи лицо съели. Тоже в лодке лежал. Все.

— Как — все?

— Больше ничего не было.

— Иван Иваныч, спросите его, обыскал ли он этого человека, не было ли чего-нибудь в карманах: может быть, бумаги, документы?

— Были.

— Где же они?

— Где они? — спросил доктор.

Ненец молча пожал плечами. Кажется, самый вопрос показался ему довольно глупым.

— И из всех вещей остался только багор? Ведь был же он во что-то одет? Куда делась одежда?

— Одежды нет.

— Как — нет?

— Очень просто, — сердито сказал доктор. — или ты думаешь, что он нарочно берег ее, рассчитывая, что через десять лет ты свалишься к нему на голову со своим самолетом? Десять лет! Да еще, должно быть, десять, как он умер!

— Иван Иваныч, дорогой, не сердитесь. Все ясно! Нужно только записать этот рассказ — записать, и вы заверите, что сами слышали его, своими ушами. Спросите, как его имя.

— Как тебя зовут? — спросил по-ненецки доктор.

— Вылка Иван.

— Сколько лет?

— Сто лет, — отвечал ненец.

Мы замолчали, а Лури так и покатился со смеху.

— Сколько? — переспросил доктор.

— Сто лет, — повторил ненец.

Доктор беспомощно оглянулся.

— Черт его знает, как сто по-ненецки, — пробормотал он. — Может быть, я ошибаюсь?

— Сто лет, — на чистом русском языке упрямо повторил Иван Вылка.

Все время, пока в чуме записывали его рассказ, он повторял, что ему сто лет. Вероятно, ему было меньше — по крайней мере, на вид. Но чем дольше я всматривался в это деревянное лицо с ничего не выражавшим взглядом, тем все более убеждался, что он очень стар. Сто лет — это была его гордость, и он настойчиво повторял это, пока мы не записали в протоколе:

«Охотник Иван Вылка, ста лет».

Глава пятнадцатая Ванокан

Честное слово, до сих пор не знаю, откуда ненцы достали этот кусок бревна, из которого мы сделали распорку. Они куда-то ходили ночью на лыжах — должно быть, на соседнее кочевье, и, когда мы утром вылезли из чума, где я провел не самую спокойную ночь в моей жизни, этот кусок кедрового дерева лежал у входа.

Да, это была не очень веселая ночь, и только Иван Иваныч спал у огня, и длинные концы его шапки, завязанные на голове, смешно торчали из малицы, как заячьи уши. Лури ворочался и кашлял. Я не спал. Ненка сидела у люльки, и я долго слушал однообразную мелодию, которую она пела как будто безучастно, но в то же время с каким-то самозабвением. Одни и те же слова повторялись ежеминутно, и наконец мне стало казаться, что из этих двух или трех слов состоит вся ее песня. Ребенок давно уже спал, а она еще пела. Круглое лицо иногда освещалось, когда сырой ивняк разгорался, и тогда я видел, что она поет с закрытыми глазами. Вот что она пела (утром доктор перевел мне эту песню):

Зимней порой
Куда ни взгляну,
Сыночек мой,
Везде белое поле,
Сыночек мой.
На озеро взгляну—
Только лед синеет,
Сыночек мой.
На гору взгляну —
Только камни чернеют,
Сыночек мой.
Милая тундра,
Белое поле,
Сыночек мой.
Быстроногий мой,
Какие у тебя милые ушки,
Сыночек мой.
Какие у тебя милые глазки,
Сыночек мой.
Какой у тебя милый носик,
Сыночек мой.
На небо взгляну —
Облака белеют.
Милая тундра.