Два миллиарда причин

— Я дала ей отгул, у неё амуры с Аполлоном, — Настя безнадёжно махнула рукой. — Говорила ей, говорила, ведь наплачется ещё из-за этого ловеласа, да, видать, не только смертные учатся исключительно на своих ошибках. Уж сколько дев нарыдалось от этого гламурного красавчика. Он же никого кроме себя не любит, он в этом самому Нарциссу сто очков вперёд даст!

Настя говорила всё это с таким темпераментом и так разволновалась при этом, что у меня возникли некоторые неприятные подозрения, а не пересекались ли уже в прошлом пути моей жены и этого Аполлона, и не ревнует ли она сейчас свою подругу. Настя, перехватив мой взгляд, тут же взяла себя в руки.

— Это было очень давно, не бери в голову, — вздохнула она, — просто, жутко раздражает, когда твоя лучшая подруга повторяет твои ошибки, невзирая на предупреждение. — Но, заметив несчастное выражение моего лица, добавила: — Это было просто увлечение. По-настоящему я полюбила впервые только теперь — тебя! И скоро я тебе это докажу!

В знак очередного примирения мы крепко обнялись и поцеловались. Но, как известно, хорошего понемногу. Настя довольно скоро освободилась из моих объятий, поправила волосы и тунику, и подтолкнула меня к проходу меж двух переплетённых деревьев.

— Тебе пора, — махнула она рукой, словно школьный физрук после бессмертного «на старт, внимание, марш». — Как окажешься по ту сторону, вспомни народную мудрость: «не буди лихо, пока оно тихо»! И привет передавай Петру Ивановичу, если вдруг встретитесь, скажи, мол, жена вам кланялась!

— Кому? — не понял я, но было уже поздно, мир индейских богов и красной глины исчез за моей спиной, как и Настя, растаял, не оставив следа.

Зато в лицо повеяло чем-то до боли родным и знакомым! Исчез тяжёлый влажный и душный воздух джунглей, дунул мягкий свежий ветерок, наполненный ароматами луговых трав, со всех сторон неслись звуки птичьей разноголосицы. Я очутился на едва заметной тропинке прямо посреди берёзовой рощи!

Позади меня что-то крякнуло, послышалось невнятное сонное бормотание. Я осторожно оглянулся. Странное одноногое существо, опираясь ручищами на огромную сучковатую дубину, а плечом подпирая берёзовый ствол, дремало в карауле, закрыв свой единственный слезящийся глаз. Из глубин памяти тут же всплыли воспоминания из далёкого детства. Так вот о чём предупреждала меня Настя, прежде, чем я вошёл под своды арки перехода. Вот оно, то самое Лихо — древнее славянское божество! Вот кого мне не стоило будить.

Я и не стал, тихонечко, на носочках поспешил прочь по тропинке, которая, судя по всему, являлась в этом мире прообразом Пути. И только оставив дремлющее Лихо далеко позади, я немного расслабился и начал замечать то, что происходило вокруг меня.

А вокруг кипела жизнь. Окружающий берёзовый и луговой мир не имел ничего общего с мрачными джунглями любителей человеческой крови. Тут всё двигалось, бегало, шуршало в высокой траве и шелестело в ветвях деревьев, проливалось тёплым дождём и тут же подсушивалось всегда весёлым и щедрым Ярилом. И никто не пытался схватить меня, никто не требовал отдать ему Сосуд, никто вообще пока не обращал на меня внимания. И мне вспомнились слова жены о том, что этот участок Пути для меня совершенно безопасен.

Но вдруг далеко впереди на тропе показались знакомые силуэты кентавров, только у этих за спиной находились сложенные крылья. Я остановился, как вкопанный. Неужели по мою душу? Чего ещё делать кентаврам в берёзовой роще?

— Не пугайтесь, — одновременно с шорохом травы и шелестом раздвигаемых веток, донёсся до меня откуда-то справа приятный мужской голос, — где вы видели кентавров с крыльями? Это наш Полкан со своим семейством вышел прогуляться. Пока он в этом образе — нет никого добродушнее и милее, но бойтесь, если он обратится собакой! — из зарослей, наконец, показался и тот, кому принадлежал голос.

Владельцем голоса оказался мужчина средних лет, среднего роста и с небольшой ухоженной бородой. И мне было совершенно очевидно, что вижу я его не в первый раз. Возможно, если бы не одежда, которая сейчас была на нём и представляла собой косоворотку, подпоясанную узорчатым пояском, просторные штаны домотканого полотна, заправленные в мягкие сафьяновые сапоги, то я бы его сразу узнал.

— Перунов, Пётр Иванович, — представился мужчина, — местные кличут проще и без лишних церемоний — Перун. Некоторые из уважения к заслугам добавляют почтительное «Старый». А самые хулиганистые норовят посреди прозвища буковку «д» втиснуть! — мужчина беззлобно рассмеялся. — Но я уже давно не обижаюсь — привык, да и есть в этом что-то, работу мою нелёгкую характеризующее! — теперь уже Пётр Иванович расхохотался в полный голос.