Два мира

Вместо ответа Чайка смеется. Потом вдруг серьезно спрашивает про отца Ивана. Незаметно, как-то само собой мы движемся на остановку, в сторону моего дома. Вот уже едем ко мне, она сидит напротив меня, задумчиво смотрит то в окно, то на меня. Я делаю вид, что разглядываю пейзаж за окном; сам любуюсь ее лицом. С удовольствием отмечаю – в лице Чайки сохранилась та загадочная двойственность – нет, лучше сказать многомерность – что так обескураживала меня при нашем знакомстве.

Вот смотришь на нее – вроде как обычная «простушка» из села. И вдруг в лице «дивчины с села», особенно в глазах, появляется неожиданная, как бы затаенная глубина. И даже в этой глубине – двойственность! Как в многослойное озеро смотришь – то поверхностная рябь: шаловливая игра помыслов, образов…маски, маски, маски. То такая звездная глубь, глубь в которой спит сама Мировая Женственность; там великая сила жертвенности – вряд ли ее сама Чайка осознает. Быть может, выбранная ею профессия обыкновенной санитарки, а не учителя, как родители, вот возможное проявление этой самой женственности.

Эта глубь в сочетании с непонятной мне игривостью (маски, маски, маски…) всегда меня немного пугала…. А может, я все это себе придумал, в качестве оправдания за то, что не женился на ней 10 лет назад, не увез в город?

Вот мы и у меня дома: вспоминаем, как все начиналось десять лет назад, как мы с отцом Иваном миссионерствовали у них в селе, открывали очередной приход. Она пришла, тогда шестнадцатилетняя девушка, еще школьница – пришла петь к нам в церковный хор. Было это утром, хотя с хором занимались вечерами. Понятно, что она пришла из чистого любопытства. Назвалась Ирой. Мы с батюшкой как раз не очень хорошо себя чувствовали. Перед этим, дома у местного председателя сельсовета, обильно отметили мое прибытие. Отец Иван тогда попросил ее что-нибудь нам спеть, а то головы у нас болят. И она запела чистым девичьим голосом: «у солдата выходной, пуговицы в ряд….»Это было так по-женски жертвенно, так трогательно, так искренне.

Чайка опять расспрашивает меня про отца Ивана. (Неприятно кольнуло под сердцем – она ко мне или к отцу Ивану приехала?) Я говорю: давай ему позвоню, сам все расскажет. Звоню. Трубку берет Ирина (та, которая матушка), сообщает, что отца Ивана епископ срочно отправил в Матвеевку, в кратковременную командировку, в монастырь. Это знак, – думаю я. Тут же вспоминаются слова матушки Ирины про блуд с замужней женщиной: мол, хуже этого только война. Даже убийство человека человеком может быть еще как-то оправдано в глазах Божьих, но не блуд с замужней женщиной!

И померкло Солнце за окном. Чайка сразу стала отстраненной и далекой. И опять – маски, маски… Зачем ты приехала?.. Чушь собачья! Разве обязательно надо блудить с замужней женщиной? Почему нельзя просто пообщаться! Но ведь она за этим приехала. Сама писала, что постель ее холодна... Вот я себя накрутил. Даже если и случится тот самый страшный ужасный блуд – что такого? Диктатор Вселенной меня покарает? Зачем тогда мужчина и женщина тянутся друг к другу? Ах, да, конечно же, она в браке. А что, разве все браки счастливые?.. Всё, всё! Просто общаемся. Как будет, так будет.

Расспрашиваю Чайку о том, как у них там, в родном селе, дела, когда последний раз была дома? Она говорит, что люди очень недовольны новым священником, часто вспоминают отца Ивана (опять отец Иван!) Новый батюшка к службе абсолютно холоден, в церковь мало кто ходит. Говорят, у него какой-то бизнес в Кривом Роге. Она все это мне рассказывает, а у меня перед глазами четкий такой образ отца Бориса, в глубоком «вольтеровском» кресле с чудесным камнем на груди.

– Ну, а как жизнь в городе? Как работа?

Чайка отвечает рассеянно, она думает о чем-то своем. Внутри нее, кажется, идет сильная борьба. Разговор наш опять обрывается. У меня четкое чувство, что мы все время говорим не о том. Весь наш разговор – одно сплошное лукавство. Не ради же разговора она приехала сюда, за сотню километров?!

– Прости, – произносит Чайка, с усилием, как бы скидывая с души камень, – мне пора, прости, провожать не надо.

За окном окончательно тускнеет Солнце. Она не должна так уйти! Срочно надо что-то предпринять! Не дать ей уйти! Я готов убить себя за ватное бессилие. Другая Ирина, та, которая матушка, победила.

– Подожди, прошу тебя! – с трудом поднимаюсь со стула, – дай хоть до остановки провожу. Ты же дороги не знаешь.

Провожаю Чайку в траурном молчании. Подходит маршрутное такси. Чайка бросается мне на шею, целует меня, страстно, жарко.

– Прости, – шепчет она. – Я напишу.

– Простить! За что? Наоборот, спасибо тебе…

Чайка впархивает в салон «маршрутки», машет мне рукой. Вот и все что было, не было и нету! Вот и все! Все!

Чувствую себя словно на лезвии ножа. Мучительная раздвоенность. С одной стороны, ясное чувство – она уехала навсегда. Все. Больше даже писать не будет, останется только зыбкая память. Жила-была Чайка… А я? Мучительно хочется выть. С другой стороны – глубокое внутреннее чувство покоя – все так, как должно быть. Чайка поможет мне, но не здесь….