Два Обещания

День прибытия Еромана многим запомнился отчетливо. После того, как стражи порядка скрылись за пеленой дождя, в здании осталась тишина, нарушаемая робкими диалогами и раскатами грома. Еромана перенесли на койку, в пустующий лазарет. Его лечением занялись медсестры, вызванные той ночью на срочное дежурство. Наутро вся клиника расспрашивала о несчастном новеньком, со всех сторон на санитаров сыпались вопросы. Состояние Еромана оставалось тяжелым: у него были обнаружены следы побоев по всему телу, сломанная челюсть, которая неправильно срослась, не только изуродовав его лицо, но, кажется, лишив возможности говорить. Пациенты утверждали, что за все время они не услышали от Еромана ни единого связного слова.

Сначала он вызывал у всех жалость. Первые дни Ероман не поднимался с койки, ничего не ел, оживал только когда ему делали капельницы. Его приходилось держать, он бросал последние силы на яростное сопротивление. На одной из таких процедур стало ясно, что притащившие его полицейские замотали ему рот скотчем не только чтобы поиздеваться. Санитар Крис, которому выпало держать Еромана, поднес ладонь слишком близко к его лицу. С каким звуком хрустнула кость указательного пальца санитара – слышали все присутствующие в лазарете, а вопли, брань и последующие мольбы разлетелись по зданию клиники, выйдя за пределы парка. Ероман держал санитара в железных тисках подобно пыточной машине, все сильнее сжимая челюсти. Рыжий пациент ослабил хватку, когда кто-то из персонала догадался зажать ему нос. Криса же, едва соображающего от боли и залившего кровью весь пол, пришлось срочно везти в ближайший госпиталь, в тот день у него были все шансы остаться без пальца. То был далеко не последний случай, когда рыжий пациент совершал нападения на персонал.

Вскоре Ероман полностью оправился, только худоба и следы от заживающих ссадин напоминали о том, что он пережил. Его перевели из лазарета в палату, где он стал приносить еще больше неприятностей. Первое, что рыжий пациент сделал, когда обрел способность ходить – попытался сбежать. Его ловили несколько раз, покинувшего свою комнату, отчаянно мечущегося в коридорах в поисках выхода. Он разбил окно в палате, с разбегу ударившись о него всем телом. Санитары, прибежавшие на грохот, застали картину: Ероман, весь в порезах, грыз оконную решетку зубами, при этом рычал получше собаки, обгладывающей кость.

Однажды, во время прогулки, над Ероманом сжалилась новенькая медсестра. Она позволила ему постоять на крыльце, а через секунду уже оказалась лежащей на ступенях. Ей оставалось только провожать взглядом уносящийся прочь силуэт. У забора Еромана поджидала охрана. Санитары разбежались по парку, пытаясь преградить все возможные пути отступления. Чтобы не достаться ни тем, ни другим, Ероман вскарабкался на одну из ветвистых сосен, каких немало росло в парке. Он просидел на дереве два дня, обходясь без еды, промокая под дождем, замерзая ночью, но так и не покинув своего убежища. Может, Ероман бы и умер там – непокоренным и свободным, если бы психотерапевту Нилу чудом не удалось снять его оттуда.