Два образа веры

Но еще задолго до этого завершилась первая стадия другой великой, совершенно иной по характеру попытки в истории человечества связать различение добра и зла с абсолютным. В отличие от первой, она вела свое происхождение не от протянувшейся на целый континент взаимозависимой последовательности высокоразвитых культур, но обнаружила себя в толпе пастухов, при случае —землепашцев, которые из среды высокой культуры, из Египта, где они вели жизнь чужаков — полунезависимую, полурабскую, отправились в странствие на поиски земли и по пути, в одном оазисе, конституировались в виде союза с Богом. Этот "Бог Израиля", как и многие другие семитские племенные боги, был господином и защитником справедливости, вот только заключенный с ним союз был основан на таком искреннем, настойчивом и бережном различении справедливого и несправедливого, какого мы не встречаем ни у какого другого племени. А кроме того, духовные вожди образовавшегося там народа постоянно и со все большей ясностью ему растолковывали, что Бог этот есть "судия всей Земли", который именно его, этот народ, избрал в качестве своего непосредственного последователя, дабы он начал осуществлять божественное правосудие. Его, это правосудие, осуществление справедливого и преодоление несправедливого, не следует полагать уже воплощенным в небесном обществе, которое должно служить образцом обществу человеческому; и не космический порядок был здесь определяющим, но возвышающийся над ним Господь Неба и Земли, который указал вылепленным его рукой тварным людям, чтобы они в своей душе различали между добром и злом, как он сам, творя мир, провел различение между светом и тьмой.

Обычно связь этического с религиозным в Израиле рассматривают исключительно в виде исходящего с неба приказания, сопровождаемого угрозой кар. При этом упускают самое главное. Ибо дарование Закона на Синае следует понимать как конституцию, которой божественный правитель наделяет свой народ в час своего восшествия на трон, и все предписания этой конституции, как ритуальные, так и этические, направлены на то, чтобы увести его за собой в сферу "святого": в качестве цели народу поставлено не то, чтобы он был "благим", но — чтобы был "святым". Любое нравственное требование провозглашается здесь как такое, которое должно поднять людей, вообще народ в ту сферу, где этическое растворяется в религиозном, вернее, туда, где различие между этическим и религиозным снимается от теплого дыхания самого божественного. В предельно ясной форме цель эта обосновывается следующим образом: Израиль должен стать святым, "потому что я свят". Подражание Богу со стороны человека, "следование за ним по его путям" может, разумеется, основываться только на преобразованных в человеческий этос божественных атрибутах справедливости и любви, а все вообще атрибуты усматриваются в сверхатрибутной святости, которой человек может подражать только в изначально отличной, соответствующей человеческим возможностям форме. Абсолютная норма дается как указание направления пути, пролегающего пред лицом абсолютного.

Однако предварительным условием для этой связи этического и религиозного является основополагающее воззрение, что человек, поскольку он был создан Богом, был им же наделен независимостью, которая с тех пор не умалилась, и что в этой своей независимости он противостоит Богу. Так что в диалоге между ними, который и составляет суть бытия, человек принимает участие в полноте своей свободы и изначальности. То, что это, несмотря на неограниченность Бога в силе и знании, именно так, и образует тайну творения человека. На этом основана нерушимая действительность различения и решения, которые осуществляются человеком в его собственной душе.