Два памфлета

Желание обезопасить их нынешних лидеров исходит из благородных мотивов. Их министры теперь считаются братьями последнего милостивого короля, а представители их аристократии, оставшиеся верными чести и долгу, считаются теперь бездушными и жестокими тиранами. Как так получилось, до конца понять не могу. Однако я уверен, что они не сделали ничего, чтобы заслужить такую репутацию. Во времена их властительства ни один из двух принцев ни разу не совершил жестокости или злодейства. До меня не доходило ни единого слуха об их бессердечности. Правда, английские якобинцы (французы о таком и не думали) в качестве оправдания собственной убийственной идеологии именно такими их и изображали. Именно так автор «Морнинг хроникл» оправдывал сентябрьскую резню 1792 года. Действительно, он говорит: «Вся французская нация вот-вот будет отдана в руки злых и мстительных аристократов», – и, судя других по себе и себе подобным, он же заявляет: «Победитель в гражданской войне всегда жесток. Но эмигранты, готовые нести месть на колесницах военной победы, практически безустанно будут требовать жертв и трофеев. Сообщество эмигрировавших предателей уже одаривало короля Пруссии и герцога Брауншвейгского самыми что ни на есть кровожадными советами». Так говорит этот отвратный якобинец. Но такого не скажет ни прусский король, ни герцог Брауншвейгский, которые подобных советов не получали. Братья короля и сообщество благородных господ, которое их сопровождает, не совершали ни единого злодейства, не угрожали ни единому человеку или чьей-либо индивидуальной собственности. Автору было бы неплохо привести пример. Ибо получается как с утверждениями об их роскошной военной жизни, которой якобы живут эти страдальцы за наше общее дело.

Если бы принцы выказали тиранические наклонности, то это было бы причиной погоревать. Францией править больше некому. Если бы мы начали защищать убийц от их справедливого суда, то получилось бы, что мы оставили невинных на растерзание лютых и кровожадных людей, уберечь их от которых, несмотря на все наше вмешательство в их государственные дела, мы не оказались в силах. Но, так как для нас куда страшнее их вялость, нежели их чрезмерная суровость, мы, по моему мнению, должны оставить этот вопрос на их совести.

Однако, если бы меня попросили просто посоветовать что-нибудь в сложившейся ситуации, вот что я бы сказал. Я выступаю как против всеобщей амнистии, так и против тотального преследования. Во-первых, с широкими народными массами никогда не следует обращаться как с преступником. За ними можно более или менее непрестанно следить, но наказывать их нельзя никак. Таков один из немногих фундаментальных и неизменных принципов политики.

Наказать народные массы смертью – значит устроить резню. Но подобные действия лишь ожесточают людей, приучают их считать свои собственные жизни и жизни других не имеющими серьёзной ценности. А ведь государственная политика как раз и заключается в том, чтобы приучить народ к мысли о собственной важности в глазах Бога и государства, к тому, что ими ни в коем случае нельзя пожертвовать или даже подвергнуть риску ради потворствования их же страстям или ради чего бы то ни было еще, за исключением долга, предписываемого правилами морали и направляемого общественным правом и государственной властью. Наказывать их более мягкими приговорами – значит ослабить государство и сделать страну несчастной, а ведь власти должны стремиться как раз к тому, чтобы она была счастливой и процветающей.

Что же до преступлений, то я бы и тут постарался провести четкую разграничительную черту. Ибо ни за какое преступление – то есть, говоря политически, восстание – будь то обдумывание, планирование, агитация или принуждение к нему, за исключением собственно вооруженного восстания, или каких-либо других боевых действий, – нельзя преследовать ни одного человека. Ведь, кажется, только так и можно естественно и правомерно положить конец гражданским распрям. Преступления войны обнуляются миром.

Конечно же, под амнистию должна попасть и другая группа лиц, а именно – все те, кто отплатит за совершенные преступления, помогая в восстановлении законной власти. Ибо принятие услуг человека, ранее совершившего преступление, означает его помилование. Впрочем, боюсь, эта группа лиц не будет такой уж большой.