Два Парижа

Он был поклонником Бердяева, и его поразило, что тот сделался советским патриотом. Он его посетил и рассказал ему о творящемся в Сербии. Тот, по его рассказу, ничего не смог ответить; только далеко высунул язык (у него был такой тик, особенно при волнении). А вел себя Бердяев тогда архи-позорно: даже вывесил над своим домом советский флаг…

Мы все следили в то время не без волнения за поведением митрополита Евлогия, взявшего советский паспорт и попытавшегося перевести принадлежавшую Константинопольскому Экзархату Церковь в юрисдикцию Москвы.

Смерть Евлогия и решение его преемника митрополита Владимира положило беспорядку конец.

На каком-то собрании протоиерей Василий Зеньковский говорил даже о том, что Евлогий собирался перевести Парижский Богословский Институт в Москву, добавив от себя:

– Это, конечно, можно объяснить только болезненным в то время состоянием Владыки!

У коего, сиречь, выражаясь языком гоголевских парубков, «в голове расселись клепки».

Я тогда был поглощен поиском единомышленников, в первую очередь из своей новой эмиграции по всему миру, в чем Игорь мне деятельно помогал.

Помню, как мы ходили вместе на почту; а деньги на марки набрать бывало порою трудно; шарили по карманам, наскребая мелочь.

Путь на почту вел мимо кинематографа, но на билеты туда у нас денег уж решительно не было. Смотрели только афиши с картинками. Но вернувшись в институт, Игорь вдохновенно рассказывал студентам, сербам и русским, содержание фильма, который мы будто бы смотрели.

Еще помню такое. Отправив одно письмо в Австрию, я потом с сомнением ему сказал:

– Кажется я, по рассеянности, на конверте написал вместо Autriche (Австрия), autruche (то есть «страус»). Дойдет ли?

А Игорь мне ответил:

– Не дойдет. Отнесут в зоологический сад и бросят в клетку к страусу!

Сильно нас увлек начавшийся в 1949 г. процесс Кравченко. С утра мы оба бежали покупать газеты разных направлений и с жадностью следили за заседаниями суда, клонившимися к посрамлению компартии и исподличавшейся насквозь французской левой интеллигенции.

Хороша на процессе была француженка-учительница, жившая долгие годы, включая и при советском строе в России. В ходе дебатов ей случилось сказать, обращаясь к судье:

– При раскулачивании, – да вот Вы не знаете, что это было такое; позвольте, я Вам объясню…

На что судья ей ответил:

– Мы начинаем понимать, мадам!

Занятия для меня труда не представляли. Тут я выработал такой метод. Хотя в Институте было много комнат, но всё же стоял шум, разговоры, приходилось отвлекаться…

Так вот я брал перед экзаменом тетрадку с записью лекций или учебник, садился в метро, в часы, когда публики бывало мало, и ехал до конца линии, а потом обратно, читая что нужно. Этого и хватало.

Не без гордости могу упомянуть, что отец Алексей Князев, которому я сдавал первый экзамен, по библейской истории, сказал, что так хорошо ему еще никто не отвечал.

Обедать студенты ходили в социальный ресторан, где для бедных и учащихся цена была дешевая. Кормили нас там почему-то преимущественно китовым мясом! Ну и что же: оно было довольно вкусное.

Да и в те годы молодости аппетита хватало…

Пользуясь свободным временем, я активно сотрудничал с антикоммунистическими журналами, возникавшими тогда в Германии и Италии, установил связь с Высшим Монархическим Советом в Мюнхене, получил назначение его представителем на Францию, установил связь и с монархической организацией «Русские Революционные Силы», имевшей базу в Греции. Да об этом, уж если бы писать, то надо бы отдельно…

А вот стоит упомянуть, что, когда в Париж приехал член Высшего Монархического Совета Юрий Мейер[213], я разослал повестки знакомым мне монархистам, снял помещение и устроил собрание.

Вышло так, что я был председателем, а Игорь секретарем. Сошлось несколько десятков человек, – и с этого началось оживление монархического движения, которое до того было определенно в застое после войны. Хотя, положим, Евгений Амвросиевич Ефимовский героически издавал уже, – на пишущей машинке! – журнал «Русский Путь», в котором я состоял деятельным сотрудником.

Возвращаюсь к быту. Через некоторое время устроили в институте столовую для студентов. Что вышло для нас всех крайне неудачно… Право на социальный ресторан мы потеряли, а кормить стали из рук вон плохо, – главное мало!

Студенты стали роптать.

Ректор Института, епископ Кассиан Безобразов[214] собрал нас всех для вразумления и наставительно заявил:

– Если вы думаете, что вам в пост станут давать скоромное, то на это не надейтесь.

На что я, не выдержав, ему сказал:

– Тут, владыко, имеет место недоразумение. Речь не о скоромном, а о количестве. Одной картофелинки, например, это недостаточно. Вот сербы – молодые, еще рост не окончился, а за войну голода натерпелись. Что хорошего, если наживут туберкулез…

Рассказывали, будто заведующий столовой, которому епископ Кассиан доверял, копил деньги на отъезд в Америку и пользовался капиталом, предназначавшимся на питание, чтобы отложить в запас на расходы.