Два Парижа

– Я вышла тогда из Консерватории одна и торопилась попасть на метро, пока оно не закроется. Рю де ла Манютансьон, куда я завернула, была в этот час совершенно пустынна, и только у подножия длиннейшей лестницы – знаете, которая ее соединяет с авеню дю Президан Вильсон, – мне попалась одинокая человеческая фигура. Это был молодой мужчина, и он шел навстречу мне. Мы поравнялись под самым фонарем, и я отчетливо увидела его лицо… и сейчас его вижу, как живое… Я никогда в жизни не видела такой красоты и выражения такого страдания… Не отчаяние, не физическая боль, а застывшая горькая скорбь… Кроме лица, я почти ничего не заметила; он, должно быть, был в каком-то длинном черном пальто. Минуту мне казалось, что он со мной заговорит. Но незнакомец промолчал, и я вступила на лестницу. И почти тотчас за моей спиной послышались догоняющие меня шаги. Я невольно пошла быстрее – но шаги эти участились. Внезапно мной овладел беспричинный страх, и я бросилась бежать вверх, туда, где, я знала, ждет меня большая и людная улица.

Все это было как в кошмаре, нереально и полно давящей жути. Бледный свет луны… желтые пятна фонарей среди легкой дымки тумана… всё приближающиеся звуки бега за спиной и оглушительный стук моего собственного сердца…

Безумным усилием я достигла верха лестницы. Всё продлилось одну или две минуты, показавшиеся мне вечностью. Я уже слышала шум автомобиля и французские фразы шедшей мимо меня запоздалой пары. Задыхаясь, прижав руку к сердцу, я остановилась и обернулась… Надо сказать, что мне в душе всё время, пока я бежала, хотелось оглянуться, и в то же время какой-то внутренний голос меня от этого удерживал. Теперь я обернулась, и… лестница была пуста.

Я своим глазам не поверила. Где же мой преследователь? Свернуть ему было некуда: по бокам высились стены зданий. Вернувшись назад, даже бегом, он, бывший только что у меня за спиной, не успел бы достигнуть и середины лестницы. Поверите ли, я снова спустилась вниз, прождала еще несколько минут и лишь потом, смертельно усталая и потрясенная, направилась в метро.

Признаться, с тех пор я не нахожу покоя. Эта необъяснимая история меня мучила. Я нарочно несколько раз проходила по той же улице, но ничего не видела, что бы мне подсказало какое-нибудь правдоподобное предположение. Правда… я ни разу не попадала туда в полночь, как в первый раз. Ну, теперь скажите, что вы думаете обо всем этом?

Я поколебался одно мгновение, и прежде, чем я успел найти слова, перед Таней склонился какой-то молодой человек, приглашая на танцы.

Она бросила мне извиняющуюся улыбку и смешалась с толпой танцующих. Вскоре ко мне подошел знакомый, и мы вместе отправились в буфет закусить, выпить и поболтать о политике.

Когда я вернулся в зал, я не мог больше отыскать Тани. Очевидно, она ушла домой. Впрочем, так или иначе, стрелка часов перешла за двенадцать, и вечеринка близилась к концу. Через полчаса я с целой компанией друзей выходил из зала, где только что погас свет – предупредительная мера по адресу не торопившейся расходиться публики.

Морозный воздух ожег наши разгоряченные лица и легкие. Не торопясь, шумно смеясь и обмениваясь шутками, мы постепенно добрались до ступеней из серого источенного камня, круто взмывавших вверх, казалось, куда-то бесконечно далеко.

Что это? Еще снизу мы заметили лежавшую на средней площадке человеческую фигуру. Пьяный? Может быть, на той же вечеринке кто-нибудь из русских залил себе за воротник немножко больше, чем мы? Но подойдя ближе я узнал знакомое мне желтое пальто и волосы, золотые, как спелая рожь…

– Разрыв сердца, – сказал вызванный нами доктор, мрачно взглянув еще раз на молодое, бледное как мел лицо со страдальчески закушенной нижней губой, – видно, что она бежала вверх, изо всех сил… чего-нибудь испугалась?

Бретонское благословление

Centuplum accipies[68]

Стояло ясное, но холодное утро, первое зимнее утро в году. Я вышел из дому без пальто и жалел об этом, поеживаясь под пронзительным ветром. На душе у меня царило безотрадное чувство. И то сказать, к тому было более чем достаточно оснований.

Русское издательство, в котором я работал, приближалось к краху. Как эфемерны вообще все русские начинания за границей, неизбежно зависящие от иностранцев, не понимающих и не желающих понимать наши национальные интересы и желания! В субсидиях, необходимых для продолжения дела, нам отказывали, и деятельность нашего учреждения свертывалась. Перспектива остаться без заработка – одна из самых невеселых, какие выпадают в эмигрантском существовании.

Последнее время никто в нашем бюро не занимался всерьез своими обязанностями, и все ждали только расчета, прикидывая заранее, кто сколько должен получить. В этот день я даже не вышел на работу, рассуждая, что никто не придаст значения моему отсутствию – а, впрочем, хоть бы и придали… Вместо того, я решил заняться личными делами.