Два пера горной индейки

В ожидании момента перехода дня в ночь напряжение во мне постепенно нарастало. Происходило оно и о охотничьего азарта, вот-вот должно раздаться хорканье вальдшнепа, и тут важно не пропустить этого мига, но в то же время я ждал мгновения, в котором рождается ночь. Почему? Не знаю. Может быть, потому, что на ум пришли мне стихи Тютчева: «Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья...» Я повторял эту строку, и рождение ночи волновало меня своей тайною, как зарождение жизни человека или как его смерть. «Есть некий час, в ночи...» Не это ли мгновение? Нет, еще рано...

С кряканьем пролетела над головой утка; инстинктивно вскинув ружье, я медленно опустил его. Неторопливыми взмахами крыльев прошла над лесом цапля. Я даже не вздрогнул. «Есть некий час...» Вот! Вот это мгновение! Я почувствовал его всем своим нутром, все душой. Сейчас должен появиться вальдшнеп. Сейчас или никогда...

Вальдшнепа не было. А я тем временем шептал:

Есть некий час, в ночи, всемирного молчанья,
И в оный час явлений и чудес
Живая колесница мирозданья
Открыто катится в святилище небес.

Тогда густеет ночь, как хаос на водах,
Беспамятство, как Атлас, давит сушу;
Лишь музы девственную душу
В пророческих тревожат боги снах!

Тяги не было. Когда совсем стемнело, я услышал шелест сухих листьев и треск веток, подходил Паша.

— Это надо же! — проговорил он с досадой. — Как не повезло! Всегда здесь хорошая тяга. Это надо же! — без конца повторял он и мотал головой.

— Не огорчайтесь, Паша, — пытался я успокоить своего молодого друга. — Мы хорошо постояли.

— Да что толку? Это надо же! Хотя бы один протянул. Как назло! Вот скажите теперь, в чем тут дело? И время ему лететь, и погода самая что ни на есть, а тяги нет!

И тогда я сказал ему то, о чем думал в момент «всемирного молчанья»:

— В каждом году, Паша, есть всего лишь неделя, когда объявляется охота на вальдшнепа. В этой неделе есть всего один день, когда нам удается попасть в лес и постоять в ожидании тяги. В этом дне есть всего лишь четверть часа, когда происходит тяга. И в эти четверть часа есть доля секунды, когда мы можем выстрелить. У нас было все, кроме этой доли секунды. Разве этого мало?

Паша помолчал с минуту, обдумывая мои слова, и, вскинув на плечо ружье, сказал:

— Все равно обидно.

Шутка

— Александр Сергеевич! — окликнул меня женский голос, когда я вышел из метро и направился к троллейбусной остановке.

Я оглянулся. Ко мне подходила, улыбаясь, молодая женщина. Высокая, но немного сутулая; в ярком платье чуть ниже колен и в туфлях на низком каблуке. Лицо ее, может быть и не очень уж красивое, прикрывалось с одной стороны светло-русой прядью хорошо уложенных волос. А глаза сияли неподдельной радостью. Такие глаза невольно вызывают ответную улыбку. С трудом узнал я в ней свою бывшую студентку. Как ее зовут, уже не помнил, конечно, но она окончила институт лет пять назад и занималась у меня горными лыжами. «Ну да, — соображал я, пока она подходила, — это с ней была связана та смешная история. Как же ее зовут?»

— Александр Сергеевич, дорогой, как я рада вас видеть! — ухватилась она обеими руками за мою протянутую руку.

Что поделаешь, своих бывших студентов всегда называешь на «ты» и забываешь, что женщине нельзя первому подавать руку.

С альпинистами и горнолыжниками я ездил на спортивные сборы на Кавказ, Тянь-Шань или Карпаты и всегда был с ними в самых дружеских отношениях.

— Спасибо, я тоже рад тебя видеть. Где ты? Как живешь?

— Да тут, в одном геологоуправлении. А вы всё в институте?

— Все там, все по-прежнему.

— Ездите в горы? — спросила она.

— Конечно, как всегда.

— Вы знаете, Александр Сергеевич, для меня это самые лучшие воспоминания. Никогда не забыть, как мы были в первый раз на Карпатах, какое было солнце, снег, как было весело! Ну что теперь? Работа, работа... В поле не бываю, с работы домой, из дома на работу.

— Как твои дела семейные? — поинтересовался я.

— Да никак. Не вышла замуж, Александр Сергеевич.

— Что так? Ты такая стала интересная женщина, тебя прямо не узнать.

— А.. — махнула она рукой, — ладно! Расскажите, что нового в институте.

В институте ничего нового не было, и мы стали вспоминать студентов ее курса. Кто где, чем занимается, куда уехал. И тут я наконец вспомнил ее имя — Соня Мешкова. Ну да, Соня, которая храпела.