Два пера горной индейки

Несколько кафедр нашего института расположены в старинном доме, построенном известным архитектором XVIII века. Здесь, в старом корпусе, и наша кафедра физического воспитания. Рядом спортивный зал. Широкая парадная лестница выходит к большому зеркалу чуть ли не во всю стену. Возле него стоят девушки. Они только что сняли внизу пальто и прихорашиваются. Все как одна в высоких сапогах. У некоторых сапоги даже выше колен. Красные, синие, белые, желтые... но обязательно сапоги. Нынче такая мода. Вроде бы сапоги не женская обувь, куда лучше надеть изящные туфельки. Ан нет, сапоги. А теперь, к весне, пошли длинные брюки навыпуск. Сапоги закрываются брюками. Совсем вроде нелепость. Но... мода. Ничего не поделаешь. Мода слепа и глуха, нет смысла искать в ней какую-либо логику.

Часто в электричке я незаметно смотрю на людей и стараюсь определить сущность каждого из них. Одежда значит далеко не все. Определяет все лицо человека. Ведь вот в больнице врачи и сестры в белых халатах, больные в одинаковых пижамах, а глянешь на них и видишь — одна умная, другая — не очень; одна красивая, другая нет; одна молодая, другая молодящаяся. Даже не разговаривая с человеком, можно иной раз понять, что ему от жизни надо, где и как он воспитан. И никакие сапоги здесь не помогут, даже с ботфортами до бедер. К тому же они не делают ног прямее или стройнее.

Ну ладно. Значит, первое, что видишь, войдя в институт, это сапоги, выставка, конкурс сапог.

В зеркале меня увидела Вера Пятницкая, бывшая моя альпинистка, и ее сапоги повернулись ко мне носками:

— Сей Сеич, здравствуйте! Хорошо, что я вас встретила, а то и не знала, где искать — на кафедре или на стадионе.

— А что такое, Вера?

— Сегодня в три часа у нас заседание СНО (студенческого научного общества). От вашей кафедры никого никогда нет. Ваш доцент Флоринский ни разу не был. А Одноблюдов сказал, что от вашей кафедры обязательно нужен доклад на конференции. Мне поручено, лично мне, вы должны быть, Сей Сеич.

— Не могу, Вера, — поморщился я. — У меня сегодня в три часа занятия, в это же время я должен идти на прием к Бураханову, да еще ваше общество... Что же мне, разорваться?

— А вы студентов передайте кому-нибудь, — настаивает Вера, — все равно ведь сейчас ГТО принимают. А это важно.

— Все важно, Вера, все важно. Когда надо идти сразу на три заседания, я иду на занятия, — сказал я и стал подниматься по лестнице.

Навстречу мне, размахивая какой-то бумагой, пробежала наша лаборантка Валя и крикнула:

— Сей Сеич, с вас полтинник!

— За что?

— Красному Кресту сто лет! — выкрикнула она уже с другого пролета лестницы.

На верхней лестничной клетке стояли и курили два наших преподавателя — Ким Шелестов и Володя Овчаров. Ким удивительный работяга. В институте он с утра до вечера, даже по воскресеньям дома не бывает. Совершенно безотказный мужик. Все этим пользуются и знай сваливают на него. Есть такие люди. Елизавета Дмитриевна, мать Игоря, такая же. Разводит перед домом цветник. На нем гадят собаки, бегают по клумбам дети, все цветы в конце концов срывают, а она все копает, сажает, поливает. Ни разу не слышали, чтобы обругала она кого-нибудь. Знай себе копается. Вот и Шелестов такой.

Овчаров же оболтус. Пришел к нам с заочного отделения института физкультуры. Ничего не делает и делать не будет. Зато умеет пустить пыль в глаза и очень ловко отчитывается. Все цифры, конечно, берет с потолка, но никогда не попадается. Наш шеф доволен Овчаровым, ставит его в пример: «Человек высокой физической культуры». Рожа у Овчарова пропитая, даже на работе от него попахивает.

— Привет, — сказал Шелестов.

Овчаров отвернулся. Не любит меня Овчаров, не пью я с ним, а недавно при всех сказал ему, что он пьяница и арап.

Наша кафедра — это одна комната, в которой почти вплотную стоят письменные столы. Один из них — в центре — для заведующего кафедрой, остальные по одному на двоих преподавателей. Когда я вошел, все сидели и писали.

— Всё строчите, бумажные души? Привет! — сказал я.

— Здорово, горный орел! — Доцент стал подвигать свой стул, чтобы освободить мне место. — Садись отчет составлять.

Я глянул на бланк.

— Мы уже писали такой.

— Ах молодость, ах легкомыслие, — закачал головой осуждающе доцент, — они уже писали такой. Это, милый юноша, другая форма. Пункт третий в той форме был пунктом первым, а пункта шестого не было вовсе. Тот отчет мы составляли для проректора, а этот для учебной части. Пора бы привыкнуть.

Доцент Флоринский — странный человек. Я не могу его понять. По образованию он врач, диссертацию защитил по физиологии спорта. У нас он ведет горные лыжи. Как-то я его спросил, не жалеет ли он, что не работает по медицине или по физиологии, в науке? И он ответил: «Скажу тебе по секрету, Леша, мне абсолютно все равно где работать. Лишь бы платили 320 рублей в месяц. Здесь я доцент, а в мединституте был бы ассистентом. Кроме того, я люблю горные лыжи, все равно сам катаюсь. Голова у меня совершенно свободна. Это меня устраивает. Бумаги? Да наплевать! Бумаги не требуют души, я пишу их механически».