Два пера горной индейки

— Недавно. В сентябре или в октябре, не помню точно. Абдулла меня позвал на охоту. Абдулла знает, какой я охотник. Гости у него приехали из Москвы.

Шамиль назвал должности двух московских гостей. Они настолько высоки, что, я думаю, он слегка преувеличил.

— Они туров стреляли. Вертолет. Сперва полетели и нашли стадо туров. Рогачи. — Мозг его скрипел от усиленной работы. — Тогда нас с Толиком опустили в Бабаюрт, а сами они сели за хребет. Нам выгонять на гребень. Толик шел плохо, все садился и материл их... Тут я и убил. Он на скалу вышел, на Толика смотрел, а я его — раз! Он — со скалы и готов.

— И что ты с ним сделал?

— Гостям пришлось отдать.

— Сколько туров убили?

Шамиль взглянул на меня и заулыбался:

— Этого никто не знает. И я не знаю. Не видел.

Задавая еще несколько вопросов Шамилю об уларах (когда они линяют, что едят, да смотрел ли он когда-нибудь желудок), я ждал, не покажет ли Котлов Шамилю фотографию сумки. Но он этого не сделал. С того самого момента, как выяснилось, что улар убит Шамилем, на языке у меня вертелся вопрос о сумке, но я так и не сумел его задать. Поскольку Андрей продолжал молчать, я спросил Шамиля:

— Ты Колю Кораблева знаешь?

— Гитариста, что ли? Знаю.

— Они вроде с Абдуллой друзья?

Шамиль насторожился. Посмотрел недоуменно на меня, на углубившегося в чтение Котлова.

— Какие друзья... — скривился Шамиль. — Играет он у него. Абдулла меня за ним посылал.

— И ты с ними был?

— Меня не приглашают, — усмехнулся Шамиль. — Если только баню топить, тогда поднесут. А то и так...

— А кто там бывает?

Шамиль насупился и посмотрел на меня с неудовольствием.

— Откуда я знаю?! Ты мне рупь дай. Что мне твой чай?!

— Лет десять назад я был у них дома, — сказал я, когда Шамиль ушел. — У него четыре брата и замечательный, мудрый старик. Пастухи они. Спускались домой по двое на праздники. На него я и попал. Пели, танцевали, пили в меру. Прекрасные люди, трудяги, честные, открытые, правда, горячие. Соблюдение обычаев и традиций, религиозность, уважение к старшим — вот на чем они держались.

— Не думаю, что, убив улара внизу, они несли его на гребень в сумке, а не в рюкзаке, — не слушал меня Андрей. — Птица ведь большая?

— С гуся.

— В рюкзаке, конечно, несли. А потом рюкзак, видимо, понадобился и улара переложили в сумку. Надо было навести его... Тяжело ли тащить, сколько весил?.. Ну ничего, мы и так немало узнали.

Отпечатков пальцев Голубева в квартире Васильевой предположительно нет. Утверждать это без экспертизы не могу, — перешел Андрей к другой теме. — Теперь этот самый Толик. Личное дело его довольно любопытно. — Котлов полез в стол, вытащил папку личных дел и нашел нужное. — Хударов Анатолий Эдуардович, родился в Ташкенте в 1952 году. Образование специальное среднее — электрик. Трудовой книжки нет. По личной карточке учета кадров работал электромонтером и сварщиком в различных организациях Ташкента, Калининграда, Грозного, Миасса. Вот как его носило.

— Женат? — спросил я.

— По карточке — холост. Как его приняли без трудовой книжки? Это мы узнаем. А пока нужны отпечатки пальцев. В столовой он не питается, надо идти в бар. — Андрей взял стакан Шамиля всеми пятью пальцами за край и поставил его на подоконник. — А пока допросим Кораблевых. Найдите их, Саша, и приведите прямо сейчас.

7

А Кораблевы пели. Комната их была набита лыжниками до отказа, дверь в коридор открыта, и в нем сидели на полу у стен парни и девушки в спортивных костюмах. Слушали благоговейно, никто не разговаривал, а лица у девушек были мечтательными и умиленными.

Странное дело, за четверть века, что я в горах, я не слышал здесь ни разу ни одной из тех бесчисленных песен, которые с утра и до вечера обрушиваются на нас по радиостанции «Маяк». Песни радио, как бабочки-однодневки, не успев родиться, тут же и умирают, их не поют. А что поют? Так называемые самодеятельные песни. Как будто профессиональные композиторы и поэты должны бы создавать более художественные произведения, чем любители-дилетанты, а на деле оказывается, что их искусство никому не нужно.

Самодеятельные песни — удивительный феномен нашего времени. Появились они в конце 50-х годов. После XX съезда произошел перелом в сознании поколения, родившегося в 30-х годах. Раньше все песни пелись с местоимением «мы»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...», «Мы молодые строители страны...» Потом — война. В войну что от себя, что от всех было одно и то же. Мы пели «Священную войну». Но вот наступило другое время. И тогда возник интерес к человеческой личности. Впервые местоимение «я» прозвучало под гитару из уст Булата Окуджавы. Есть в этом, пожалуй, и другая сторона дела. Пошлые, набившие оскомину слова песенок типа: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка...» — перестали радовать людей. Устали люди и от военных песен. Возникло противоречие между официальной эстрадой и тем, что человек чувствует и чем живет. Стали придумывать песни люди различных профессий и петь песни на стихи запрещенных некогда поэтов. Произошел настоящий взрыв.