Два пера горной индейки

Вошебойка прошла благополучно. Разделись мы, загрузили в нее свои вещи. Я сам развешивал на палках. Это не походная была вошебойка, стационарная. Комната такая низкая, вдоль нее палки под потолком. Вешаешь все, закрывается она на 45 минут и прожаривается. 150 градусов температура. Постояли голыми, подождали, а потом забрали вещи и — в баню. Сдали каптерщику нижнее белье, а он на каждое место чистое положил. Рожа у каптерщика гладкая, дошлая. Я бы его и сейчас узнал паразита. Пока мылись, он у меня крепдешин и выпорол из бушлата. Как вышел я, сразу заметил. Тощий бушлат висит, а подкладку он даже не зашил. Я сразу к нему

«Куда дел?!»

«Иди, — говорит, — забирай свое шмутье и мотай отсюда, пока цел». На испуг берет.

«Ах ты гад! — говорю. — Тыловая крыса. Я тебе покажу».

И за автомат. Он висел вместе с одеждой. Но навалились тут на меня его молодчики, скрутили, да еще поддали прилично. А потом голого на крыльцо выкинули и одежду вслед бросили. Мои ребята еще мылись. Что я один? Пока одевался, остыл немного, успокоился. Понял, что плохо может кончиться. Тут другая смена пришла, оттерли нас и ушел я ни с чем.

Тридцать лет прошло! Какой тридцать — больше! Все переменилось до неузнаваемости. Тряпки меня не интересуют, вы понимаете. Они меня и тогда не интересовали. У меня и костюм-то приличный только один, для протоколу, так сказать. Вот только снаряжение альпинистское — это да. Но тот крепдешин я забыть не могу, выше моих сил. Зайдем мы с женой в магазин, особенно комиссионный, надо ей что-то. Она сразу бежит смотреть всякое барахло, а я обязательно иду в отдел, где материю продают. Ноги сами ведут. Приду и думаю: «Зачем я сюда пришел? Ах да, крепдешин!» И начинаю на полки смотреть, нет ли где такого материала. Нет. Нигде и никогда больше его не видел.

— А увидел бы, что сделал? — спросил Малы;

— Если бы нашел, чехлы для сидений сделал бы к своей «Волге». И еще одну штуку купил бы целиком. Просто так, купил бы и спрятал подальше от жены. В гараж. Попробуй, объясни ей...

— Какой хоть крепдешин-то был, цвета какого? — опять поинтересовался Малыш.

— Крупные цветы. В виде граммофонов. Общий тон голубой, а цветы сиреневые, с желтыми тычинками. Сантиметров девяносто шириной, неширокий. Я и в ГДР смотрел, и в ФРГ — нету.

Нагнибеда прихлебнул из кружки остывший чай.

— В патронный ящик надо было спрятать или в гильзы, — заключил он свой рассказ. — Никогда бы не нашли. Надо было разрезать на три части и затолкать в три гильзы. Они по 85 миллиметров, а длина как раз около метра. Снаряд, хоть и весил 16 килограммов, вытаскивался довольно легко. А потом снаряд обратно заткнуть можно было.

Прихлебывая чай, мы молча смотрели на Нагнибеду, Никто не засмеялся, даром что подшучивать над ним было у нас любимым занятием. Но он не обижался и не хотел ни с кем больше ходить, только с нами, хотя по возрасту годился кое-кому из нас в отцы. Силенки у него еще были, а нам с ним веселее.

Солнышко

Пятилетний сынишка моего друга по прозвищу Старик сидел на ступеньках крыльца и терпеливо дожидался, пока я кончу зарядку. Когда я подошел к дому, он спросил:

— Ты пойдешь сегодня посмотреть на оляпок?

— Пойду, после завтрака.

— Возьмешь меня?

— Возьму.

— На лыжах?

— Конечно.

На рассвете небо в горах бледное, а все остальное выглядит как одноцветная гравюра — камни, скалы и лес черные, а снег бесцветно-белый. Когда мы покатили вниз, вершины гор начали розоветь, небо все больше синело, сосны стали зелеными, скалы — рыжими, а снег приобретал рельефность и едва уловимые синие и лиловые оттенки.

Над пробитой бульдозером дорогой возвышаются затвердевшие комья снега. За ними пологие сугробы, кустики облепихи и маленькие сосенки. По этой дороге ходят только две машины, трактор и грузовик. Их затащили сюда в разобранном виде: наше ущелье замыкается внизу извилистым скальным каньоном.

Мы едем навстречу солнцу. Сейчас, в январе, наш альпинистский лагерь, расположенный в верховьях ущелья под самым ледником, освещается солнцем всего на три с половиной часа. Зато солнце греет так, что можно кататься на лыжах без рубашки. А как только оно уйдет, снег схватывается настом.

Я еду позади Старика и чуть сбоку, чтобы видеть дорогу. ]

— Приплуживай, старина, не разгоняйся, здесь камни, — говорю я.

Он разводит пятки лыж под углом и снижает скорость. Для своих пяти лет Старик проделывает это отлично. Выступающие из-под снега камни чиркают под металлической окантовкой лыж.

В фигуре Старика есть что-то неестественное и в то же время трогательное. На нем толстая шерстяная кофта крупной вязки, слаломные брюки-«конусы» и красный колпак с кисточкой, заколотый сбоку альпинистским значком. Эта яркая и аккуратно подогнанная одежда горнолыжника не вяжется с его крохотными размерами, французские лыжи и чешские слаломные ботинки у него тоже самые настоящие. Их привез Старику отец — известный альпинист. Старик похож на гнома. И кажется, оглянись он сейчас — я увижу под красным колпаком голубые детские глаза и... длинную зеленоватую бороду.

— Тормози, старина, наледь!