Два писателя, или Ключи от чердака

Льстивая улыбка, белая рубашка, ондатровая шапка – Малик Мамедов, институтский профорг, он перестал здороваться с тех пор, как сдал экзамен. С ним председатель турклуба в спортивной шапочке, укладывает в машину свежие транспаранты. Плохо обструганные палки пахнут родительской дачей, я боюсь зацепить колготки, спешу занять место рядом с водителем.

– Ирина Борисовна, вы домой едете, да? Вы в центре живете? Вашего мужа по телевизору все время видим. А почему из Израиля вернулись, не понравилось?

– Что значит «почему вернулась»?

– Вы же насовсем уезжали, да? Или в Германию насовсем уезжали?

– С чего вы взяли, что я уезжала, я в декрете была! Вы сами-то дома теперь бываете?

– Мой дом теперь здесь, Ирина Борисовна, мне квартиру дал институт. Азербайджан теперь далеко – в Азербайджан летать дорого.

Я вспоминаю давнюю демонстрацию. Солнце, снег, маленькая Маша, флаги республик. Сколько воды утекло. Боже мой, сколько воды! Мы проезжаем мимо труб Уралмаша.

– Что за плакаты вы везете, Малик?

– Даешь бесплатное образование! Очень нужное дело, Ирина Борисовна! Всероссийская демонстрация против проекта федеральной реформы. Две недели такую акцию готовили. Ректорат нам поддержку оказал, город тоже не против. А вы здесь, в самом центре, живете, да? Вам счастливо, мы на площадь к мэрии поедем.

Дома я долго отмываюсь, грею ноги в горчице, залезаю в носки. Собираюсь вздремнуть перед тем, как пойти за Лёлей в садик, но звонит Лёня:

– Здесь сейчас полный кошмар. Ты бы видела, что вытворяют твои студенты.

– Это не мои, мои пошли на площадь к мэрии.

– Да все уже здесь, у Облдумы! Швыряют лед и банки из-под пива.

Тепло и сон куда-то вмиг улетают. Жду недоброго. За ужином Зоя включает телевизор. Я поворачиваюсь и обмираю: на экране милиция разгоняет студентов. Звоню Майорову.

– Андрей, ты видел? Что они сделали со студентами, видел?

– Все правильно с ними сделали, еще мало им дали!

– Андрей…

– Только один мент дубинку поднял, его и показывают все время.

– Как ты можешь?!

– Ирина, это нормальная защита властей! Нельзя митинговать, где захочется, ни в одной нормальной стране нельзя! Им разрешили только на площадь! Ты видела, как болельщиков разгоняют в Англии? Дубинкой по мышцам, газом в лицо, носом в асфальт, в наручники и по машинам.

– Я не могу этого видеть, Андрей.

– Их оттеснили, и все. К ним выходили, просили, они ж не слушали ничего!

С трудом дожидаюсь Лёню, мне жаль студентов, мне стыдно за власть, Лёня в бюджетном комитете, а все-таки…

– Что теперь будет?

– Ну, что будет, что будет… Войцеховский уйдет в отставку.

– Почему Войцеховский?

– Он курирует вузы. Интеллигент во власти. Очень жалко.

Войцеховский – профессор и галантный мужчина. Доктор философии. Мне тоже жалко.

– Он что, имеет к этому отношение?

– Нет, конечно. Проспали с выборами, а кое-кто сообразил.

Смотрю новости – на разных каналах разные сведения: нет пострадавших, есть пострадавшие, трое, двое, одна девушка со сломанным ребром, один юноша с вывихнутым предплечьем, милиционеры с разбитыми лицами. Наши новости идут первым номером во всех российских выпусках. Этой же ночью мой позвоночник перекосило, утром я отправляюсь к врачу.

– Ты, Ирин, изогнулась – ну прям как басовый ключ! – сочувствует Толик.

– Скорее как скрипичный, – выгнув шею и прижав голову, я втягиваю ногу в машину. – Вчера промокла и на нервной почве. Так стыдно, что разогнали студентов.

– Мне стыдно, что я им в лоб не дал самолично! Монтировкой. Ирин, у меня сейчас голова как угол Бебеля и бани. Ты была там, нет?! Не говори так, Ирина, лучше не говори! Не то я сматерюсь сейчас со страшной силой. Ты видела, что они творили? Ну просто караул. Додики дискотечные! Я, б…ь, за машину боялся!

– Толик!

– А у меня, может, тоже нервы. Я так и вижу, как будут крутить эти кадры, на всех выборах будут крутить, я бы так им сейчас…

– Толик!

– Да я еще не сказал ничего, а вы, девушка, уж больно интеллигентно воспитаны. Вылезайте-вылезайте, приехали.

Вдруг понимаю, что Толик прав, прокручиваю последние события. Это объявление на белом листочке, на глазах превратившееся в грозовую тучу, будто из исторических романов, читанных в детстве, – ощущение, что из облачка на горизонте, из неважного происшествия на периферии, вдруг зародится политическая гроза, беда, несчастье – таким было мое дежавю. Никакой реальной беды не принесла эта демонстрация, но мне казалось, словно всех заляпали грязью. Я знала, что большинство будет за студентов, а я уже не смогу.

– Ну что, вы довольны? – спросила я Горелова со Смирновым, заставляя себя смотреть им в глаза.

Я стояла у доски со скособоченной шеей и выгнутым левым бедром, я боялась услышать про зверства милиции. Что-то такое, что мои студенты видели, а журналисты не разведали.

– А как же, Ирина Борисовна, теперь вся страна про нас знает. И по телику крутят, а так бы всем было по фигу.

25

Рассказываю Ларисе, как долго и мучительно болела моя шея. Точно в нее вживили вражий позвонок, генератор кошмара.