Два побега(Из воспоминаний анархиста 1906-9 гг.)

Шли мы долго. Прошли весь город и вышли за город, в поле. «Значит, будут в поле вешать» — сказал я Бабешко и стал всматриваться вдаль. В каждом приближавшемся навстречу кусте или телеграфном столбе чудились виселицы, но их все не было. Наконец, перед нами стали вырисовываться контуры большого здания, в котором Бабешко узнал александровскую уездную тюрьму. Действительно, нас привели в тюрьму. Стало быть, казнь над нами совершат в тюрьме. Нам это стало столь очевидно, что мы ругнули себя, как это сразу не догадались. Не в участке и не в поле, а именно в тюрьме совершают казни, особенно через повешение. Мы со своим конвоем стояли у ворот тюрьмы, а начальство тем временем долго переговаривалось внутри двора. Прошло добрых 33–40 минут, а нас все не вводили в тюрьму. Очевидно не закончены приготовления для повешения. Со двора к решетчатым воротам подошел тюремный надзиратель и стал против нас. Бабешко сейчас же ему вопрос — «Чего же нас не вешают? Ну что, высокие виселицы поставили?» — Надзиратель ядовито посмотрел на него, потом бросил: — «У нас не вешают» — и отошел в сторону. Стукнули, наконец, засовы и замки, ворота раскрылись и нас ввели в тюремный двор. Конвой остался по ту сторону, а нас уже подхватили надзиратели. Мы стали озираться кругом, ища виселицы. Их не было видно. Вот нас подвели к каменному корпусу и приказали подниматься вверх по лестнице. Мы поднялись и попали в полутемный коридор. Я стал ожидать, что сейчас нас неожиданно схватят и будут тут где-нибудь вешать. Для меня это было столь несомненно, что я мысленно перенесся в тот мир, где кончается жизнь. Я рассуждал сам с собою, что вот сейчас я в него перейду. Как же, все таки, произойдет этот переход? Нас подвели к одной двери и стали ее открывать. Последний этап и последнее мгновение. Очевидно, в этой камере и стоят все приспособления для повешения. Дверь открылась, и нас втолкнули в камеру. В ней был свет, и я сразу заметил отсутствие орудий повешения. Наоборот, в дальнем углу стояли нары, с которых начали подыматься удивленные человеческие головы. Приподнялось несколько голов и из другого места, прямо с пола. Мы поняли, что нас посадили в камеру с другими арестованными. Мы подошли к ним: «Здравствуйте, товарищи». — Здравствуйте, — ответили нам. Все с любопытством поднялись на нары. Мы рассказали о себе. Оказывается, они уже слыхали и про наш акт и про наше осуждение. Начали ломать головы, что бы это значило, что нас посадили сюда, а не казнили сразу. Может быть, утром возьмут на казнь? Наши соседи отрицательно покачали головой. — «Тогда бы вас сюда не приводили, — сказали они. — Скорее всего, либо казнь заменена каторгой, либо вас повезут в Екатеринослав, так как это пересыльная камера». Долго искали решения загадки, но так ни к чему и не пришли. Разговор перешел на другие темы, на порядки в тюрьме, на возможность побегов и др. Я почувствовал сильную усталость во всем теле и боль в голове. Примостившись на полу, я быстро заснул крепким сном, после трех суток почти бессонного состояния.

* * *

Через несколько часов меня разбудил шум человеческих голосов и звон кандалов. Я услыхал голос хохочущего Бабешко: «Петро, вставай, тянет на хлеб». Я не понял в чем дело. Оказывается, Бабешко весь остаток ночи провел в разговоре с новыми товарищами, а под утро эти товарищи научили его, как узнать нашу дальнейшую судьбу. Они клали на пол, недалеко друг от друга, камешек и кусочек хлеба. Подвешивали к нитке небольшой груз и заставляли его качаться между камешком и хлебом. Если груз тянуло больше к камню, го это означало худой конец; если тянуло к хлебу — хороший конец. В отношении нас груз настойчиво качался в сторону хлеба. Этот наивный способ узнать свою судьбу искренно рассмешил Бабешко и он весело и громко хохотал.

В камере нашей находилось человек двенадцать. Все они были уголовные. Среди них были рецидивисты, были «обратники» (бежавшие из Сибири), были такие, которым за вооруженное ограбление предстоял военный суд. Большинство были закованы в ножные кандалы. Все были в арестантском платье. Нам тоже бросили арестантское платье, оставив лишь нашу обувь. Через несколько часов вся тюрьма уже знала о нашем пребывании. На прогулку нас выпустили вместе с нашими сокамерниками. Прогулка производилась во дворе, из которого через решетчатые ворота видна была «воля». Того же дня мы получили от ряда неизвестных заключенных знаки сочувствия. Режим в тюрьме был относительно свободный, через арестантов, работающих в коридоре, камеры сносились друг с другом, обменивались новостями, обделывали мелкие тюремные дела.

Мысль, которая поглотила меня и Бабешко с первого дня, была мысль о побеге. Мы находились в положении абсолютной неизвестности за свою ближайшую судьбу. Мы получили (неизвестно в силу какой причины) день-два отсрочки своей казни. Но где гарантия, что нас не казнят сегодня ночью или через несколько дней? Тюремная администрация, у которой мы пытались узнать что либо по этому поводу, отнекивалась незнанием. Приехали с Амура родные ко мне и Бабешко.