Два провозвестника

Сергей Палович Залыгин

Два провозвестника Заметки

Утопию надо толковать расширительно: это не только общественный идеализм, это желание жить. Глубоко осознанное желание в отличие от желания биологического. Где кончается реализм, где начинается утопия - никто не знает и знать не должен. Мысль как таковая не дает для этого никаких оснований.

Без утопии не было бы и всего того, что мы называем идеями, идейностью и духовностью. Утопии различаются между собой не столько идеями - все они возникают, как правило, из идей высоких и высочайших, - сколько теми средствами, которые утопист принимает для достижения своих целей: насильственные эти средства или ненасильственные.

Нет ничего более сомнительного, чем, во-первых, глобальная, а во-вторых, насильственная утопия, но сомнения утопии как раз не свойственны, они для нее разрушительны.

С другой стороны, утопия без малейших сомнений - это зло мира.

Идея в сомнениях, и она же несомненная, - в этом пункте было сосредоточено творчество Достоевского, но здесь же со всей очевидностью возник Ленин.

Достоевский был глубоко убежден в том, что Европа не нынче, так завтра же постучится к России и будет требовать, чтобы мы шли спасать ее от нее самой. От ее бесчеловечной цивилизации, от ее меркантилизма и безверия.

Ленин был убежден в том же, но иначе: Россия принесет Европе, а затем и миру социализм - высшее из всех возможных благ.

Еще раньше славянофилы назвали свой главный принцип: каждый народ имеет божественное предназначение, и дело в том, чтобы это предназначение открыть в самих себе, открыть и исполнить. Для России славянофилы это предназначение открыли: Россия - хранительница истинной веры. Вера прежде всего, ну а потом уже и все остальное.

* * *

Может быть, в истории России (и не только России?) не было столь же разительного примера столкновения крайностей мышления: Достоевский - Ленин? А может быть, нынешняя наша сумбурная действительность - следствие все того же столкновения?

* * *

Достоевский жил во времена, когда мыслящая Россия мучительно пыталась предугадать свое будущее. Больше того - Достоевский был одним из самых активных политических создателей этого времени и воспринимал политику глубже, чем она того заслуживает, и личностнее, и болезненнее, чем Ленин. "Мы, петрашевцы, - писал Достоевский, - стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор (смертная казнь. - С. З.) без малейшего раскаяния". Это было "чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится!"

Разве Ленин, политик из политиков, мог сказать о себе что-либо подобное?

* * *

Достоевский пытался угадать будущий социалистический (то есть соцполитический) реализм. Со временем, предав своего зачинателя анафеме, соцреализм стал не чем иным, как тщедушным его отпрыском. Тщедушие, правда, никогда никому не мешало быть гордым, вот и соцреализм объявил себя родоначальником небывало новой литературы, новых взглядов на искусство в целом, на литературу прежде всего. Ну а затем и на всю остальную жизнь, сколько ее есть.

Если Достоевский действительно умел вознести политику в мир художественной литературы, то соцреализм не смог ничего другого, как низвести литературу до политики. Текущей. Он сделал это в полном соответствии с заветами Ильича, но и не без участия Достоевского.

* * *

Спустя двадцать пять лет со времени знаменитой речи Достоевского у памятника Пушкину, и те же двадцать пять со времени его смерти, Достоевского изобличают публично, как, вероятно, никто никогда не изобличал никакого другого классика. И кто же это сделал в 1906 году? Кто устроил судилище? Судьями были его искренние почитатели, люди, которые всю жизнь поклонялись Достоевскому-художнику. Мережковский здесь должен быть назван, и Розанов, и Шестов.

* * *

Мережковский о Достоевском:

...пророк русской революции,

...он (Достоевский) был революцией, которая притворилась реакцией,

...неужели и теперь он не отрекся бы от своей великой лжи для своей великой истины?

...русской народности поставлен вопрос уже не о первенстве, а о самом существовании среди других европейских народов.

Из Достоевского Мережковский приводит слова:

"Вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездною".

* * *

Да, конечно, противоречивость творчества Достоевского необыкновенна, но дело не только в нем, дело в невероятии самой России, в ее истории, в ее мышлении, в ее надеждах и разочарованиях, в ее географии и этнографии.

Дело во всемирной истории: в древнем мире политика то и дело выходила к демосу, становилась принадлежностью городских площадей. На площадь являлась и литература - античная трагедия. Площадь не была чужда и Достоевскому, притом что сюжеты его таинственны.