Два рассказа

Улочка была длинной и извилистой. От нетерпения увидеть обещанное чудо я всё время забегал вперёд, а потом останавливался и ждал всех остальных. Поглощённый стремлением как можно скорее добраться до того самого места, где должно произойти чудо, и потому не питая большого интереса ко всему остальному, располагавшемуся на пути к моему главному пункту, я только бессознательно выхватывал любопытным и жадным взглядом то, что так заманчиво для нас в детстве и что после долгие годы вызывает своим видом томное ностальгическое чувство. Вот уже позади широкое и ветвистое дерево, на которое было бы так здорово взобраться и ощутить себя сильным и смелым, теперь ноги слегка замедлили бег у большого черного с блестяшками мотоцикла, а роскошная гроздь ранних черешен, казалось, так и просившаяся, чтобы её кто-то сорвал, обиженно осталась висеть на низко склоненной под тяжестью обильных плодов ветке… Знак «Проезда нет»… Что это? Как выяснилось, улица вела в тупик. В конце показался высокий дом из крупного камня с большим количеством окон и широким балконом на подпорках. Помню, что моё внимание привлёк навесной замок на огромной тяжелой двери дома. Я тогда ещё подумал, что теперь таких дверей и замков уже не бывает. А ещё о том, что ключ от такого большого замка, наверное, очень неудобно носить, и в карман он не поместился бы.

— Ну что, всё? Погуляли, и домой? — засуетился, обрадованный концу путешествия, отец, — Да и ветер подымается. Прохладно что-то.

Отец был прав. Нежное безоблачное утро незаметно перешло в пасмурный полдень. Поднимался, всё больше усиливаясь, порывистый ветер.

— Смотрите! Смотрите! — почти затерялся в оглушительном порыве ветра мамин голос.

Всё произошло так быстро, что трудно было разобрать, — отчего вдруг распахнулись окна и балконные двери дома. Оттуда вылетело множество голубых мотыльков. Среди них — большие (казалось, это именно они делают ветер воздушными и, как будто, слегка замедленными, взмахами своих крылышек) и совсем маленькие. Сказочное нежно-голубое мотыльковое облако всё больше приближалось к нам и вот уже парило над нашими головами, теряя свои очертания и делаясь полупрозрачным.

— Что это, мама? — с замиранием духа прошептал я.

— Это наши надежды. Они вселяются в наши души и делают нас сильными.

Облако становилось всё более прозрачным и, наконец, совсем растворилось.

— Теперь я сильный? Скажи, мама, — я сильный?

— Ты сильный, сынок. Теперь никакие беды и невзгоды тебе не страшны. Ты — сильный.

— И Санька сильный? И папа? И ты?

— Да, сына. И Санька, и папа, и я.

Много лет прошло с тех пор. Родители и сейчас живут в Алмонте. Мы с Санькой изредка навещаем их. Каждый раз, когда мне приходиться бывать у родителей, я стараюсь специально проехать мимо странного указателя «ул. Надежд». И снова, в который раз, вспоминаю шумную и непоседливую маму и степенного немного медлительного отца, от которого всегда исходило чувство силы и молчаливой уверенности, тогда ещё совсем молодыми; вижу изумлённые широко открытые глаза белокурого курносого Саньки, распахнутые окна старого дома и, парящее над нами, нежно-голубое облако наших надежд.

Хорошо, что есть боги

Бабушка сказала, что Рождество — от слова «рождаться» и что названо так, потому что в этот день родился Бог. Странно. Я всегда думал, что боги это не люди, а значит и рождаться они не могут. Но раз бабушка говорит, — значит, могут. А если боги рождаются, то почему тогда не умирают, как все люди на земле?..

— Игнаша, иди ешь, зайчик.

Это бабушка. Она всегда называет меня зайчиком или котиком, когда зовет кушать. Хитрит. Я знаю. Мне тогда не хочется с ней спорить, я быстро ем и обязательно показываю бабушке пустую тарелку:

— Ба, ба, стри, стри.

— Вот умница. Иди, кролик, теперь погуляй, новый аппетит нагуляй. Гуляй, пока молодой!

Бабушка у меня весёлая. Всегда поговорками или прибаутками какими-то смешными говорит. Всё время что-то делает и никогда не устаёт. Иногда я даже удивляюсь ей. Прибегаю вечером после войнушки, ноги все в комариных укусах и даже болят от беготни, есть хочется — слюнки текут. А она тут как тут, с синим тазиком в руках и совсем не усталая:

— В ногах правды нет. Садись, голубчик. Вот тазичек, вот водичка, вот мылко. Помой ножки, а потом блинчиков с молочком и спать.

И я сладко засыпаю на большой пружинной кровати с мягкой толстой периной.

— Игнаша, — ерошит бабушка мои волосы, — съешь мёдику, да и спи себе дальше.

Каждое утро, ещё темно, она мне даёт ложку мёда зачем-то, я с закрытыми глазами её слизываю и, не просыпаясь, падаю снова на любимую цветастую подушку.

Мы давно живем с бабушкой вдвоём. Мама тогда сказала, что куда-то поступила (я не понял вообще-то, куда и зачем) и что будет приезжать часто. Мама приезжала редко. Сначала я плакал. А потом мне так понравилось жить с весёлой бабушкой, что я совсем перестал плакать и ждать маминых приездов.

— Игнаша, солнышко, цветик мой василёчек, иди песенку споём.

Бабушка усаживается на деревянный стул с маленькой подушкой, а я — рядышком на низкую табуретку.