Два романа в одном флаконе

Я ошибся в расчетах, – думал, что Вы перед “Сестрами” (“Три сестры”) отдыхаете. Ужасно хотелось Вас несколько минут, не более, повидать. И повидать одного (он подчеркнул это слово), среди шума, грохота и дивного сумасшествия этого гениального города. А завтра – задумалось мне – начнутся официальные визиты, и их я боюсь, их я хочу избежать… Зашел я просто, чтобы сказать Вам, что Вас люблю крепко, Вас необычайно ценю, всегда, везде (он опять подчеркнул эти два слова) Вас помню. И самым глубоким, самым нежным образом благодарю Вас за все сделанное Вами для меня, за все внесенное Вами в мою жизнь! И “моей” Лилиной нежно, с любовью целую руки!!! Храни Вас обоих Господь, надолго, надолго, и благослови всю Вашу семью!!! Я полон самых лучезарных воспоминаний в эти дни, полон Вами!!! До свидания, завтра, на “Сестрах”».

Ваш сердечно А. А. Санин

Мой «муравейник» присоединяется всей душой к этим моим строкам!»

«Муравейник» – это его любимая семья, которая в это время обустраивалась в Париже навсегда. И его красавица Лида была бесконечно рада их переезду в этот «гениальный город». В эту осень она очень плохо себя чувствовала. Кашляла, не спала, очень похудела. И надеялась, что переезд что-то изменит к лучшему.

Санин огляделся. Гостиница жила обычной оживленной, весело-нервной, как бы праздничной жизнью. «Гостиница – всегда обещание перемен», – подумал Санин, остановив взгляд на стенде с афишей, сообщавшей о приезде из Москвы знаменитого «чеховского» театра со своими лучшими спектаклями – «Братья Карамазовы», «На всякого мудреца довольно простоты», «Три сестры», «Иванов», «Вишневый сад»…

В афишном списке значился и «Царь Федор Иоаннович». Ему вспомнилась другая, давнего времени афиша, оповещавшая о драме «Царь Федор». Указаны на ней были фамилии двух режиссеров – Станиславского и его, Санина. Парижский Санин 1923 года положил записку в конверт и передал портье для мсье Станиславского, а сам вышел на улицу. Солнце, тепло, воздух крепкий, сухой. «Лидуше здесь будет определенно лучше», – подумал он и растворился в парижской толпе, погруженный в воспоминания.

Тогда они со Станиславским прочитали гору книг по истории. Станиславский хвалил его за терпение, работу без устали. Потом они поехали по древнерусским городам, и там был один купец – в Ростове Великом, кажется, – он, человек без всякого образования, лишь по любви к русским древностям и художественному чутью создал свое древлехранилище. И что за чудо эти наши русские типы, что утонченный Станиславский, что простой купец из Ростова – живят они и бодрят нашу утомленную жизненной борьбой душу, поднимают на ее дне забываемые среди суеты благородные чувства.

Глава 19

Бесконечный ряд, около тридцати, репетиций. Очень трудных, потому что Станиславский главным героем драмы сделал народ – на первый план выходила постановка массовых сцен. Потом будут говорить: «Никто лучше Санина не может воспроизвести всю глубину стихийной страсти, таящейся в толпе…»

На репетиции драмы побывал и Чехов… Здесь впервые он увидел на сцене Книппер. Очень понравилась она ему. А Немирович-Данченко порекомендовал Санину, в полном смысле измучившемуся на репетициях: «Повторяйте по нескольку раз местечко, которое не ладится, чем идти по пьесе кряду…»

«Ничего особенного он не сказал, – шепнул себе Санин. Но как он, такой умный, не чувствовал, что человеку так необходимо, чтобы его похвалили, пожалели, облегчили словом его черную трудную работу…»

– Скажи, Лидуша, я обидчивый? Я люблю, чтобы меня пожалели, мне посочувствовали?

– Очень любишь.

– И тогда я бываю доволен и оживаю?