Два секрета любовницы

— Да, я тебя слышала. Замечательно. Я буду жить за железным занавесом, но… — Она сглотнула слюну. — Но замуж за тебя я не выйду. — И вскинула подбородок.

Он знал это выражение ее лица — стоять на своем.

У него загудело в ушах.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что буду жить у тебя, но не с тобой. — Она покраснела и воинственно дернула плечами.

— Ты не хочешь спать со мной? — Сердце у него упало. Не может быть, чтобы она это сказала!

Синния поморщилась, отвернулась и часто‑часто заморгала:

— Нет, не хочу.

— Лгунья, — вырвалось у него. Он был уверен, что она говорит неправду. Или это умирающая надежда?

Она усмехнулась. В этой усмешке были и стыд, и вина, и презрение к самой себе, но когда она подняла на него лицо, то ее взгляд не смог убедить его в том, что она честна с ним.

И еще ранимость в ее глазах. Синния — крепкий орешек, а ее хрупкости и беззащитности он не вынесет. И он подавил жалость. Но голос ее прозвучал твердо:

— Я буду работать удаленно. И я должна проконсультироваться с врачом по поводу перелетов. Я не намерена работать несколько месяцев после рождения детей, но мне безразлично, где мы будем находиться. Обсудить это мы еще успеем. Но учти: прежней близости у нас не будет.

— Это не близость. Это брак. — Выходит, она не понимает, как глубоко оскорбляет его? — Что за цель у тебя, Синния? Черт возьми, ты опять хочешь что‑то доказать мужчине из твоего прошлого, который не имеет ко мне ни малейшего отношения?

Голубые глаза Синнии смотрели уныло и безжизненно. И замораживали его до самых костей.

— Анри, ты хочешь жениться на мне? Не будь я беременна, ты ведь не появился бы здесь сейчас. Поэтому — нет. И это не глупое упрямство, Анри.

Если ты хочешь на мне жениться, то почему бы тебе не встать на одно колено, сделать предложение с приятными интонациями, чтобы было понятно — ты действительно этого хочешь.

Синния поднялась наверх, чтобы сложить вещи.

Анри заставил себя сидеть и пить остывший чай, есть сэндвичи.

Он не собирался так распаляться, но никто, кроме Рамона, не понимал, каким трудным стало время после смерти отца. Особенно тяжело было девочкам из‑за шквала настырного внимания. Им было по пятнадцать лет — длинноногие высокомерные красавицы в самом начале расцвета женственности.

Анри и Рамон привыкли к тому, что их считают секс‑символами, но были абсолютно не готовы к хищному способу, к которому прибегли незнакомые люди, преследуя девочек, стоило появиться фотографиям с похорон отца. Для Треллы это было особенно ужасно, у нее начались приступы паники, что отражалось на ее здоровье.

В то время как другие молодые люди напивались до бесчувствия, ухлестывали за девушками и развлекались на вечеринках, они с Рамоном были вынуждены повзрослеть, что исключало подобную жизнь.

Они вели бои с патриархами в совете директоров «Советерре интернэшнл» за контроль над компанией. Многословный Рамон с жаром отстаивал их позиции, а затем гасил напряжение в автомобильных гонках. Анри же укрывался за электронными таблицами, цифрами и числами. Сколько же ночей он провел, сидя в комнате, освещенной лишь экраном лэптопа, злясь на отца за то, что тот оставил ему такой ворох забот? Он мысленно разговаривал с ним, спорил, просил совета, как надежнее защитить мать и сестер.

Ситуация немного разрядилась, когда девочки повзрослели и более ответственно отнеслись к собственной безопасности.

Но Анри не забыл те первые годы, когда он занял место отца, не представляя, каким образом переживет следующий день. Это утвердило его решение никогда не иметь детей, чтобы не заниматься их безопасностью.

И все же теперь он обязан этим заниматься. Из‑за Синнии.

Опершись на локти, Анри прижался губами к сцепленным пальцам и задумался. Конечно, они поженятся, невзирая на его нежелание стать семейным человеком.

Но Синния не стремилась возобновлять их связь. Будь причина медицинская, она сказала бы «Я не могу», а не «Я не хочу».

Потому что она хотела большего, чем секс?

«Ты меня любишь?»

Он вскочил.

Хватит заниматься самоанализом, надо сообщить матери, когда они с Синнией приедут. Он вызвал по видеосвязи Рамона.

Когда они с братом были детьми, мать всегда говорила с ними по‑испански, а отец на родном для него французском. Они хотели, чтобы их мальчики бегло изъяснялись на обоих языках. Еще до того, как Анри с Рамоном пошли в школу, у них вошло в привычку, если кто‑то говорил с ними по‑испански, они отвечали по‑французски, и наоборот. Рамона очень забавляло, когда девочки начали делать то же самое. Они до сих пор возвращались к этому в личных разговорах.

— Синния беременна, — заявил на французском Анри.

Рамон ухмыльнулся:

— Es lamentable[18]. Кто отец?

— Я. Отец — я, — сквозь зубы ответил Анри, рассердившись на брата. Как он может думать по‑другому! — Дети мои.

— Дети? Это двойня?! — Рамон поперхнулся и выругался. Затем расхохотался и снова выругался. — Es verdad?[19]