Два Сэма. Истории о призраках

— Мистер Паарс был мертв уже несколько дней, когда его нашли, — рассказал нам мистер Андерш. — Брат должен был уехать, оставив вместо себя сиделку. Но сиделка, думаю, заболела, или мистер Паарс не захотел впустить ее в дом, или что-то еще. В общем, когда его брат вернулся, там просто ужас что творилось. Могу поспорить — чтобы все там проветрить, потребуется не одна неделя.

Я сидел, прихлебывая какао, глядя на то, как мои друзья беспечно болтают, едят и смеются, размахивая руками, и на мои плечи медленно ложилась тяжесть того, чего ни один из них не видел. Ни один из них не слышал. Совсем никто. Я почти проговорился раз пять, но никак не мог сказать этого, думаю, потому, что все мы были в таком состоянии, где-то с час, в ту последнюю, волшебную ночь: беспечные, промерзшие на ветру, настоящие друзья. Почти что.

Конечно, это было в последний раз. Следующим летом сестры перебрались в Ванкувер, к тому времени как-то мало-помалу отдалившись от Стефана и от меня. Мистер Андерш потерял работу — после того случая, когда однажды он перестал вести урок, уселся на пол классной комнаты и проглотил кусок за куском целую коробку мела. Он стал работать учетчиком в маленьком, забранном решетками домишке на автосвалке за мостом. Постепенно даже я перестал общаться со Стефаном, хотя мне по-прежнему было приятно о нем вспоминать.

Вскоре, думаю, моей матери станет плохо от этих повторяющихся по телевизору прямых репортажей из нашей школы, фотографии Стефана, видеозаписи, где его запихивают в полицейскую машину, от бегущей строки внизу экрана, смотревшейся словно предупреждение об урагане но уже слишком запоздалое. В пятнадцатый раз по меньшей мере я вижу, как пробегает на экране имя Стива Рурка. Я должен был рассказать ему, думаю, я должен был его предупредить. Но он и сам должен был знать. Интересно, почему моего имени там нет, почему Стефан не пришел за мной сегодня вечером? Ответ, думаю, очевиден. Он забыл, что я был там. Или он хочет, чтобы я думал, будто он это забыл. Неважно. В любую минуту моя мать встанет и уйдет спать, она велит пойти спать и мне, и поэтому мы оставим ее. Уйдем и никогда не вернемся.

— Да, — скажу я, — я скоро.

— Все эти дети, — скажет она. Опять. — Иисус Сладчайший, я не могу в это поверить, Эндрю.

Она уронит голову мне на плечо, обнимет меня и заплачет.

Но тогда я не буду думать о пробегающей по экрану строчке имен, о людях, которые, как мне было известно, уже людьми не были, или о том, что в конце концов подтолкнуло Стефана совершить ночью этот поступок. Я буду думать о Стефане на лужайке, в траве у дома Паарса в то мгновение, когда он понял, что мы с ним сделали, и стоял, весь сотрясаясь.

Ни сестры Мэк, ни его отец, ни я — никто из нас не виноват. Как только моя мама наконец успокоится, перестанет плакать и отправится спать, я осторожно выберусь на улицу и пойду прямо к дому Паарса. Я там не был с той ночи. Понятия не имею, остались ли еще на месте эти сараи, дом или колокол.

Но если там все по-прежнему — тогда я чуточку позвоню. И тогда мы узнаем, раз и навсегда, точно ли я видел двух стариков с одинаковыми тростями на крыльце дома Паарса, когда оглянулся, прежде чем побежать к лесу. Правда ли, что я действительно слышал шорох из сараев, пробегая мимо, будто в каждом из них что-то выскальзывало из земли. Интересно, имеет ли колокол власть только над семьей Паарсов или он влияет на всех, недавно и грешно умерших. Может быть, покойников действительно можно звать с того света, как детей к обеду. И если они повинуются и являются — и если они злы, и пойдут искать Стефана, и найдут его… Что ж, пусть несчастный мерзавец получит то, что заслуживает.

Берег разбитых кораблей

По словам мистиков, таинственные силы устремляются к Гавайским островам так же, как это делают океанские течения и ветра.

Максин Хонг Кингстон. Лето на Гавайях

1

Нам подавали «Гуава-панч» и «Парадиз-микс», оказавшиеся на проверку засахаренным арахисом, кокосовыми хлопьями и сушеной папайей, а где-то далеко, среди вольно раскинувшихся островов, мягкой зеленоватой голубизной светилась вода, было чересчур влажно, точно внутри зрелого, сочного тропического плода. Свет продолжал бить в глаза, даже когда я их закрывала. Через узкий проход от меня, едва мы приземлились, женщина щелкнула крышкой ноутбука; впервые с того момента, как наш самолет оторвался от земли, подняла глаза и произнесла:

— Боже мой, вы чувствуете, какой воздух?!

Выходной люк даже не был открыт, и я непроизвольно хмыкнула. Женщина резко обернулась, точно в нее попали из рогатки, вскинула зеленые глаза, пожала худыми выпирающими плечами.

— Разве нет? — спросила она.