Два сфинкса

Как-то ночью Эриксо не могла заснуть: тело горело, губы были сухи и страшная жажда мучила ее. Сестра же милосердия так крепко спала в соседней комнате, что больная не могла никого дозваться. Тяжелые думы угнетали ее. Она думала о смерти Ричарда и с тоской убеждалась, что, несмотря на все ее сожаления, горе ее было далеко не так глубоко, как должно бы было быть, что между ней и гробом барона восстает образ Адуманты, дышавший тем странным очарованием, которое покоряло ее чувства и заставляло усиленно биться сердце при воспоминании о нем.

Тщетно гнала она от себя эти думы, которые считала преступными, пыталась сосредоточить мысли на Ричарде и старалась проникнуться глубиной своей непоправимой потери. Все было напрасно! В памяти ее постоянно восставал индус, со своей загадочной улыбкой и всепокоряющим взглядом больших, темных глаз - и она забывала все, даже терзавшую ее боль, и думала только о нем.

Шум открывшейся двери заставил ее вздрогнуть, и Эриксо с удивлением увидела, что портьера раздвинулась, хотя никто и не входил в комнату. Эриксо вздрогнула и холодный пот выступил у нее на лбу, когда послышались твердые, хорошо знакомые шаги.

Затем кто-то остановился у ее кровати, и чья-то мягкая рука с длинными и тонкими пальцами легла ей на лоб.

Она хотела вскрикнуть, но голоса не было, и она, точно парализованная, лежала неподвижно.

- Безумная! Что ты наделала! - словно издалека донесся до нее голос Адуманты. - Мне следовало бы дать тебе погибнуть или предоставить тебя долгим и заслуженным страданиям. Но я сжалился над тобой, так как люблю тебя! Думая, что ты уже достаточно наказана, я явился облегчить твои страдания.

Эриксо чувствовала, как к ее наболевшему телу был приложен холодный и влажный компресс, распространявший приятную свежесть. Затем те же невидимые руки вытерли ей лицо и поднесли к губам кубок с ароматным питьем. Она сразу почувствовала, как прибавилось у нее силы. Теперь тонкие пальцы Адуманты касались ее лба. Чувство покоя, невыразимого благосостояния и бесконечного счастья наполнило все ее существо. Приятная дремота скоро перешла в глубокий сон.

Когда Эриксо проснулась, то с удивлением узнала, что проспала более десяти часов. Во время этого сна в состоянии больной произошла поразительная перемена к лучшему. Раны закрылись, ожоги побледнели, а боль потеряла свою остроту. Доктора крайне удивлялись такому неожиданному выздоровлению.

С этого дня здоровье ее стало быстро улучшаться. Граф, только и ждавший того момента, когда можно будет поскорей уехать, пытался убедить ее, что путешествие не представляет для нее теперь больше опасности, но Эриксо упрямо объявила, что еще слишком слаба, а потому следует еще немного обождать.

Истинная же причина, приковывавшая ее к замку, заключалась в поглощавшем ее все более и более страстном чувстве, внушенном ей Адумантой, хотя последний по-прежнему оставался для нее невидимым. Эриксо уже больше не оплакивала Ричарда. По временам она даже забывала, что он когда-либо существовал. Теперь она жила только ожиданием прихода индуса, который являлся к ней каждый вечер, как только она оставалась одна.

Эриксо издали слышала его приближавшиеся шаги, чувствовала на своих губах его поцелуй и ощущала, как он нежно гладил рукой ее волосы. Он отвечал на ее вопросы, но сам оставался невидимым. Тщетно Эриксо умоляла его показаться и пыталась схватить его - ее руки хватали только воздух, и на все ее мольбы индус неизменно отвечал мягким и грустным тоном:

- Я не могу сделать этого! Ты сама во всем виновата: ты создала мне такое тяжелое положение!

Однажды Адуманта не пришел и не появлялся после этого целую неделю. Эриксо была в страшном волнении. Его отсутствие было для нее настоящей пыткой. Вместе со здоровьем к ней вернулись ее энергия и самовольный характер.

Наконец, однажды, вечером, когда она, кипя нетерпением, обрывала великолепный букет, присланный ей утром управляющим от имени его господина, пожатие хорошо знакомой руки заставило ее вздрогнуть.

- Адуманта! - радостно вскричала она.

Затем, овладев собой, быстро встала и вскричала повелительным и нетерпеливым тоном:

- Любишь ты меня? Да или нет?

- Я люблю тебя, моя прекрасная Эриксо, и понимаю значение твоего вопроса: ты хочешь, чтобы я снова сделался видимым для твоих глаз! Я сам не желаю ничего лучшего, как исполнить твое желание, но ты сама, своим неблагоразумным поступком, осудила меня на такое положение.

- Я не допускаю подобного обвинения, - сказала Эриксо, дрожа от волнения. - Я признаюсь, что была неправа, и прошу у тебя прощения. Но ты слишком учен и могуществен, чтобы не мог исправить сделанное мною зло, если только, конечно, пожелаешь этого.