Два шага по дороге в ад

осветительные ракеты, но на том кочковатом лужке мы в камуфляже почти незаметны, кочки

и кочки. Помалу ползем, волокем добычу, уже вроде и немного осталось, метров пятьдесят

всего, и тут немцы очухались - ракеты , ракеты, не успеет одна погаснуть, уже две новых, светло, как днем, сразу с двух концов пулеметы перекрестным огнем чешут, пока вроде

неприцельно - лежим, замерли, авось пронесет. Дождались, когда немного поутихло - и

рывком вперед. Двое все же остались лежать. Немца уже в траншее распеленали, а он весь

в кровище, ранен серьезно, сам идти не может. Пока его в штаб дотащили, он и кончился. И

весь толк той ночи: двоих потеряли, а "языка" нет! Значит, завтра-послезавтра снова идти, а

у них уже ушки на макушке, ночные дозоры усилят вдвое...

На улице взревела сирена. Я выглянул в окно: одна за другой проскочили полицейская

машина, за ней - пожарная, потом - “ Скорая”.

- Знаешь, батя, я после Афгана долго не мог привыкнуть, что кто-то может умереть

просто от болезни. Не от пули, не от осколка, не от ножа - от какого-то паршивого инфаркта!

- А у Валюшека Тараса есть такой рассказ - "Необыкновенная смерть"! Не помнишь?

- Кажется, не читал, извини.

- Да ладно, чего там! Да, так вот, доложились мы, майор Фурсов, начальник разведки, умница, выругался с досады и отпустил отдыхать. А особист пристал: кого именно

обнаружили, кто именно не вовремя задницу от земли оторвал, и не специально ли, и не сам

ли тот скрытый вражина под шумок и немца пленного пристрелил. А прицепился он ко мне и

лейтенанту, мы были старшими в той группе, с нас и спрос.

Мы злые. как черти, едва на ногах стоим, а тут еще этот лезет со своими идиотскими

вопросиками, очень уж хочется ему отличиться - найти , изобличить, схватить тайного

шпиѐна. И орденок себе схлопотать.

- Ну, так кто же? Кто? Молчишь, лейтенант?.. Ну, а ты, сержант, тоже не заметил?

- Заметил, товарищ капитан! - не сдержался я. - Коновницын из третьего взвода, он

вроде первым стал подниматься.

- Ну что ж, побеседуем с этим Коновницыным, - пообещал особист. -Твоего взвода

солдат?

- Моего, - ответил лейтенант. - Только беседовать с вами он не станет - убит!

- Убит? - особист повернулся ко мне. - Так чего ж ты мне голову морочишь?

- Никак нет, товарищ капитан! Вы спросили, кто первым обнаружил себя, я ответил.

Его обнаружили, ему же и первая пуля! Заодно и сержанту Самохе, и тому немцу, которого

он же и взял!

Особист хмуро оглядел нас, усмехнулся и кивком отпустил.

И вот после всех этих милых разговоров топаем мы с лейтенантом домой, в нашу

родную земляночку. Вот придем, нальет нам старшина по двойной норме - по 200 грамм, значит, банку американской свиной тушенки выставит, и спать, спать, авось, до вечера не

тронут. Размечтался.

Вдруг слышим: бах! бах!- два одиночных выстрела винтовочных. Потом еще один.

Слева, в лесопосадке. Но здесь же никто не может стрелять, нет же тут ничего, что-то здесь

нечисто. Не сговариваясь, сорвали с плеч автоматы и туда. А там, оказывается, самострелы!

Один в старую воронку залез, сам спрятался, руку выставил, другой в руку палит шагов

примерно с пяти, чтоб ожога на руке не было, а то медики враз разоблачат. А тут мы -

только из боя, только-только сами едва от смерти ушли, двоих хлопцев потеряли, а эти гады

отвертеться хотят!

Лейтенант оскалился, полоснул их очередью, я второй, так они навек и остались в той

лесопосадке. Кто были эти двое, откуда, из какой части, мы не стали доискиваться, просто

расстреляли и ушли. Такая была злость на всех, кто от войны хочет увильнуть, мы-то не

увиливали - а вот хрен вам!

Расстреляли и на следующий день забыли о них - хватало и других забот, и других

смертей. А через годы после войны откуда-то выплыло, вспомнилось до мелочей. Ну, конечно, сукины дети они были, эти парни, только вот почему я взял на себя роль высшего

судии, кто мне такое право дал? Никто. Сдали бы их тому же особисту, впаял бы им

трибунал по десятке - авось, и уцелели бы, и жили еще сколько-то. А мы их...И не дает мне

покоя та память. Палачи мне всегда были омерзительны, а чем я лучше, чем?

- Батя! А ведь тебя там тоже запросто могли убить, так? И их - могли. То есть война

предоставляет всем одинаковый шанс сдохнуть. А они хотели - чтобы только тебе. И таким, как ты. В их глазах - честным идиотам. И даже если они так не думали, даже если просто

струсили - бывает. Но почему ты должен был погибнуть вместо них? И не дать жизни мне? И

моим детям? Кстати, в военное время никто бы им “десятку” не дал. Расстрел или

штрафную роту,если повезет. Что, впрочем, есть тот же расстрел, только в рассрочку. Хотя

расстреливать своих... Не знаю, не пробовал. Бог миловал.

Мы выпили ещѐ по одной, после чего батя накрыл рюмку рукой:

- Всѐ, хорош. Мне ведь уже за восемьдесят, это ты ещѐ молодой.