Два света

Анна взглянула на брата. Дрожа всем телом, Юлиан искал, на что бы опереться.

— О, я убил ее! — воскликнул он, забывая окружающих. — Я убил ее!

Эти странные и с первого раза непонятные для сестры слова глубоко огорчили президента. Он схватил племянника за руки и повелительно потащил его за собой, пригласив Альберта помочь ему. Так хорошо скрываемая до сих пор тайна внезапно обнаружилась. К счастью, только сестра, дядя и один посторонний человек были свидетелями восклицания забывшегося Юлиана.

Президент, чувствуя, что вина смерти сироты упала и на его совесть и, жалея племянника, ни на шаг не отходил от него. Но отчаяние Юлиана, выраженное с такой силой, что он даже забыл о посторонних, было, однако, непрочно: легко можно было предвидеть, что, вспыхнув на короткое время, оно погаснет. На другой день вместе с Альбертом его отправили к соседям на охоту, с визитами, и он не отговаривался. Опасаясь, чтобы какие-нибудь вести не дошли до Зени, его через неделю свезли в Ситково. Впрочем, президент был там еще раньше и печаль бедного племянника о сироте объяснил братской привязанностью. В добром, хоть слабом сердце молодого человека на самое короткое время отразилось глубокое впечатление, но в тот же день рана стала заживать, а спустя две или три недели уже не осталось и следов ее. В первые дни Юлиан плакал и вздыхал, ходил по саду и выказывал президенту свою скорбь и угрызения совести. Но холодный и прозаический дядя умел представить происшедшее в таком свете, что постепенно успокаивал племянника и обращал его внимание к Зени, вылечивая любовь любовью, если только можно было теперешнюю привязанность Юлиана назвать этим великим именем.

Совсем иначе страдал Юстин. Он уже не хотел возвратиться в Горы и опять поселился в Шуре. Атаназий лечил его печаль верой, молитвой и благочестивыми наставлениями, не принуждал молодого человека забыть прошедшее, а объяснял ему обязанности земной жизни и сладость союза, соединяющего нас с другим, лучшим миром. Старец не запрещал своему питомцу опять блуждать по лесам и ходить по деревням. Во время таких путешествий Юстин часто заходил на Горское кладбище и проводил там целые дни.

Спустя несколько времени молодой человек заметил, что жестокий удар судьбы открыл в нем новый источник мыслей и поэзии, печаль сделалась вдохновением: пройдя горнило испытания, он лучше понял свет и пламеннее воспевал его. Воспоминание о Поле стало для него первым сокровищем жизни. Юстин не позволил ничего тронуть в своем доме и все оставил в том виде, как покинула его покойница. Иногда он заходил туда, по несколько часов сидел в задумчивости перед немым ее фортепиано и блуждал глазами по разбросанным и покрытым пылью нотам, то приходил в темную комнатку, где она скончалась, и с грустью смотрел на кровать, покрытую ковром и обставленную засохшими цветами.

И он пережил свое несчастье! Милосердый Бог нередко в самом зародыше болезни уже посылает человеку спасительное лекарство. Так было и с Юстином: собственно печаль о подруге привязывала его к жизни. Поддубинец начал вести прежний образ жизни, ходил по деревням, прислушивался к голосу песен и любовался природой. Тень Поли везде сопутствовала ему и часто представлялась ему во сне — белая, чистая, улыбающаяся: она протягивала к нему руку из облаков и манила в свой мир. Только одного Юлиана он не мог видеть, и каждый раз как тот приезжал в Шуру, Юстин бежал в поле и леса, чтобы не встретиться с ним.

Таким образом, обманутые надежды и скорбь дополнили жизнь молодого поэта, а без них она не была бы полной: они открыли в его сердце новые источники, дали глазам новую силу, душе — могучую твердость… Изменили, укрепили и возвысили существо его. Свет нигде не представлялся Юстину так понятным, как на могиле жены, и поэт собственными руками сажал на ней цветы, деревья и с материнской заботливостью лелеял их. Нередко он путешествовал на кладбище вместе с Атаназием, тогда старец бросал свою палку и книгу и вместе с питомцем окапывал могилу, пересаживал цветы, поливал их и забавлялся этим, как ребенок.

* * *