Два света

Несколько минут царствовало глубокое молчание. Юстин загляделся на звезды, ксендз Мирейко играл своим поясом и кокосовыми четками, Алексей не спускал глаз с хозяина, производившего на него такое же впечатление, как вид тени, вставшей из гроба… Никто не осмеливался хоть бы одним словом прервать тишину, столь же торжественную, как молитва. Наконец пан Атаназий остановился перед Юлианом и спросил его дрожащим голосом:

— Скажи, Юлиан, что ты думаешь делать с собою? Имеешь ли ты какие-нибудь планы на будущность?

— Пока не имею никаких, милый дядюшка, потому что я обременен домашними делами… Как главный опекун Анны и бедного Эмилия, убиваю все время в исполнении обязанностей, а потому мне нельзя взглянуть дальше и выше…

— Нельзя? Почему нельзя? — возразил пан Атаназий. — Кто же тебе запрещает? Боже мой, Боже мой! Что сделал из вас настоящий век мелких забот, испорченности и безумия? Обязанности, какие ты исполняешь теперь, составляют самую ничтожную часть тех, которые собственно лежат на тебе… Как дурно вы понимаете свое предназначение! Сидеть, хозяйничать, сбирать деньги, жить для себя и для своих — это хорошо для обыкновенного человека, а не для потомка Карлинских… Следовательно, милый мой, и ты остаешься на той же самой дороге, по которой наша фамилия дошла до настоящего печального положения? И ты так же в заблуждении, как наши предки, как вообще все люди?

Слезы блеснули на оживленных глазах старца.

— Прежде всего следует думать о душе, а потом о себе и своем семействе, — спокойно продолжал пан Атаназий. — Главный долг человека исполнить свое предназначение, все прочее — пустяки, ребячество, посторонние предметы. Обязанности к людям в нравственном отношении гораздо выше обязанностей телесных, но ты и домашние твои заботитесь только о последних и только ими ограничиваетесь. Печалюсь, страдаю и горькими слезами плачу о вашем моральном упадке. Как лавочники и купцы, вы ломаете свои головы только над тем, как бы поправить имение и нажить денег. Ослепленные жаждою корысти, вы совершенно забыли, что имя, знатность и просвещение — суть дары, обязывающие вас к чему-то высшему. Что вы делаете? Веселитесь, скучаете, зеваете, жаждете того, что никогда не напоит вас, и напрасно убиваете время, тогда как, по словам Иисуса Христа, вы должны будете отдать в нем самый строгий отчет.

Юлиан с любопытством глядел на старца, но не смел отвечать ему, потому что чувствовал и справедливость сказанных упреков, и собственное бессилие.

— Если бы о подобных вещах говорил я с кафедры, — прервал ксендз Мирейко, громко нюхая табак, — это было бы прекрасно и уместно, но вмешиваться в мои привилегии вам, пане Хорунжич, право, не годится.

— Мы все ксендзы! — важно сказал Карлинский, отклоняя шутливое направление, какое капуцин хотел придать разговору. — Все мы в одинаковой степени обязаны говорить правду и заботиться о благе ближнего.

— Все ксендзы? — с видом изумления воскликнул ксендз Мирейко. — Это нечто новое… право, это отзывается безбожием!

— Люди, богатые великими примерами и славою своих предков, по преимуществу, обязаны, — продолжал старик, не обращая внимания на ксендза, — носить на себе важнейшие в сравнении с другими обязанности — не земные, разумеется, а духовные. Знаешь ли ты историю своей фамилии? — спросил он, подойдя ближе к племяннику. — Не рассказывал ли я когда-нибудь тебе о ней?

— Знаю, но не подробно, — отвечал Юлиан.

— Смотри: вот они живые перед тобою! — подхватил хозяин, воодушевляясь и указывая дрожащей рукою на развешанные по стенам портреты. — Склони голову перед героями, помолись за грешных, пожалей о заблудших и научись, что должен ты делать. Господь Бог ничего не дал нам даром или для одной только забавы, наши предки — это священное наследие, это долг, который обязаны мы уплатить сыновьям своим: но кто теперь из равных нам понимает свои обязанности так, как понимали их прежде? Никто, решительно никто! Мы постоянно идем к ослеплению и погибели. Кто не трудится рукою, у того бесполезная рука засыхает, кто не действует духом, от того отступается дух Божий! Все на свете имеет свое значение, ничто не существует для пустой забавы. Человеческие учреждения представляются нам человеческими только с земной точки зрения, но во всем находится перст Божий. Посмотри, Юлиан, — прибавил старец, — до какой степени унизились Карлинские. Они стали сельскими хозяевами, земледельцами, юристами, какими-то куклами, стремящимися к пустым удовольствиям… потом еще более унизятся, обеднеют, сделаются посмешищем всех и совершенно исчезнут. Но это удел не одних нас, а, кажется, всей людской аристократии. Возле нас возникают новые люди — семя будущности, а мы — старцы, за то, что забыли предания и заповеди Божий, должны сойти со сцены, оставить поприще действия, сделаться погонщиками и обозной прислугой, питаясь грабежом и обдирая трупы убитых на поле чести.