«Пожалуйста, позволь мне помочь, возьми деньги»,— умолял я. Телевизионное шоу доказало, что Дора обладает незаурядной смелостью и мужеством. Но что толку? Вокруг нее все рушилось. Часовая программа, шедшая три раза в неделю, стала для нее своего рода лестницей в небеса, по которой приходилось взбираться в одиночку. И все же меня она и близко не подпускала — надеялась только на свою аудиторию. Но разве зрители в состоянии были принести ей миллионы, в которых она нуждалась?
А эти женщины-мистики, которых она цитирует! Хильдегарда Бингенская, Юлиана из Нориджа, Тереза Авильская... Тебе приходилось читать произведения хотя бы одной из них?
— Всех троих,— ответил я.
— Умные женщины, желающие внимать умным женщинам,— вот кто составляет ее аудиторию. Но в последнее время слушателей становилось все больше и больше — ее программы стали вызывать интерес у самых разных людей. Иначе и быть не могло. В таком деле нельзя добиться успеха, если обращаешься к представителям только одного пола. Поверь, я знаю и говорю сейчас не как ее отец, а как специалист по маркетингу и гений Уолл-стрит. А в этом ты тоже можешь не сомневаться. Она привлекает к себе внимание всех без исключения. Ах, если бы только у меня были эти последние два года, если бы я успел все организовать и профинансировать, прежде чем она узнала!..
— Ты неправильно воспринимаешь случившееся. Не стоит ни о чем жалеть. Если бы ты успел поставить ее дело на широкую ногу, то тем самым только скорее раскрыл бы себя и сделал скандал еще более громким.
— Нет. Чем прочнее стояла бы на ногах ее церковь, тем меньшую опасность представила бы для нее любая шумиха. В том-то вся и хитрость. Дора слишком уязвима именно потому, что масштабы ее деятельности невелики. И в этой ситуации любой скандал может обернуться катастрофой.— Роджер покачал головой. Чувствовалось, что он рассердился, но гнев и возбуждение сделали его образ значительно явственнее.— Я не имею права разрушать жизнь Доры!
Он содрогнулся и умолк. Потом вопросительно взглянул на меня.
— Что будет дальше, Лестат? Чем все это может закончиться?
— Доре придется самой бороться за существование,— ответил я.— После того как станет известно о твоей смерти, ей понадобится вся ее вера, чтобы вынести тяжкие испытания и выжить.
— Да, ты прав. Получается, что и при жизни, и после смерти я — самый страшный ее враг. А ее церковь... Знаешь, Дора ходит буквально по лезвию ножа. Ведь она далеко не пуританка Она называет еретиком Винкена, но при этом даже не подозревает, насколько ее собственная тяга к плотским удовольствиям, свойственная всем современным молодым людям, близка к тому, о чем он писал,
— Понимаю. Но коль скоро речь зашла о Винкене, скажи, чего ты от меня ждешь? Его я тоже должен спасти? Что я должен сделать для Винкена?
— Она ведь по-своему гениальна,— продолжал Роджер, словно не услышав мой вопрос,— Именно это я имел в виду, называя ее ученым богословом. Она в совершенстве владеет греческим, латинским и древнееврейским. Ты только представь, скольких трудов ей это стоило, особенно если учесть, что в детстве она не проявляла выдающихся способностей к языкам.
— Да, ты прав. Хотя у нас все происходит несколько по-другому и...
Я вдруг осекся на полуслове, потому что в голову мне пришла страшная мысль, весь ужас которой я смог осознать только сейчас.
И эта мысль буквально лишила меня дара речи.
Слишком поздно! Слишком поздно сделать Роджера бессмертным! Он уже мертв!
В течение всего нашего разговора во мне жила подспудная уверенность, что, стоит мне только захотеть, и я смогу слушать его повествование еще очень и очень долго, смогу удержать его рядом с собой, не позволить ему уйти... И вдруг... Мне словно во всей полноте открылась жестокая, беспощадная истина: я беседую с призраком! С мертвецом!
Когда до меня дошла вся нелепость ситуации, когда я понял, что не в силах уже что-либо изменить, боль, разочарование, потрясение были столь сильны, что я едва не застонал, но сумел сдержаться, дабы дать возможность Роджеру продолжить рассказ.
— Что с тобой? — тем не менее спросил он.
— Ничего, я в порядке. Поговорим о Доре. Расскажи о ней подробнее, о том, что она говорит, что делает.
— Она говорит о том, что современная жизнь суетна, скучна и бесцветна, о том, что люди нуждаются в каких-то священных символах веры. Она говорит, что преступность принимает угрожающие размеры, а молодежь лишена идеалов и цели в жизни. Она мечтает создать религиозное общество, в котором никто никому и никогда не причинит вреда. Это как «американская мечта». Она знает Библию вдоль и поперек, перечитала все апокрифы и псевдоапокрифы, труды Августина, Маркиона, Моисея Маймонида... Она убеждена, что запрет на сексуальные отношения погубил христианство,— точка зрения, впрочем, весьма распространенная и находящая поддержку прежде всего у женщин. А ее аудиторию все же преимущественно составляют именно они.
— Ясно. Но в таком случае она не может хоть в малой степени не симпатизировать Винкену.