Два века о любви (сборник)

В это лето мы жили на улице …дзе

(но с таким же успехом могли бы – повсюду),

ожидая известий о сильной грозе,

покупая клубнику и даже посуду.

В холостяцкой квартире на самом верху —

с видом то ли кунсткамеры, то ли конторы —

цилиндрический луч в тополином пуху

проникал сквозь неплотно закрытые шторы.

Аритмией ударов сводящий с ума,

жидким златом лохматые клёны окрасив,

корт вставал раньше дворников и мусульман

под гортанные возгласы местных агасси.

И, уткнувшись в подушку, усталым пловцом

спал, совпавший чертами с гонимою расой,

тот, кто ночью склонял надо мною лицо,

искажённое страсти прекрасной гримасой, —

там, на улице …дзе. Я сказала не зря,

что возможна другая, поскольку не всё ли

нам равно, где могла бы застукать заря

этих жадно крадущих, с намывами соли

на предплечьях, с картиной левее окна,

где дриада древесную шкурку сдирала,

и с лимонными плоскими рыбками на

простыне, что все время сползала с дивана…

«Я не знаю, рыба ты или птица…»

Я не знаю, рыба ты или птица,

между нами воздух или вода.

Дня ворсисто-серая власяница

увлажняет стрекотом провода.

В задубевшей комнате-одиночке,

что шуршит шедеврами, как худпром,

напишу две строчки, дойду до точки,

тёмно-красной, слева и под ребром.

И увижу: там, где дома-калеки

переходят в стройные Позняки,

проступает некто в кипящем млеке —

синий клюв и алые плавники.

И клубами пара дыша на стёкла,

он, вращая оком, речёт: «Остынь.

Говорил же я: не читай Софокла,

не грызи иврит, не глотай латынь.

И тогда бы ты в плоскостях Эвклида

наконец увидела всё как есть:

у окна чужак в пиджаке из твида,

между вами комната три на шесть.

Но тебе – стань птицей ты или рыбой —

перед тем, как в рыхлую почву лечь,

пролететь её не удастся либо

переплыть, тем более – пересечь».

«Имярек на корте продует сет…»

Имярек на корте продует сет

и в сердцах ракетку забьёт в чехол.

Растворится облака узкий след,

серебристо-розовый, как чехонь.

Заратустра-осень. Шуршанье мантр.

Колебанье комнаты угловой.

На столе бесхитростный провиант

в пятнах астр, подёрнутых синевой.

Приготовим ужин. Дождемся тьмы.

И – пускай за нами придут к утру, —

мы продолжим пир посреди чумы,

заедая фруктами хванчкару,

обжигая алчущих губ края

ненасытным поиском остроты.

Ибо нет «вчера» для таких, как я,

ибо «завтра» нет для таких, как ты.

… Дождь. Рассвета взлётная полоса.

На скамейке ржавый в прожилках лист.

Прикативший раньше на полчаса

в запотевшем «Опеле» спит таксист.

«Две капли на дне баклажки и джазовый всхлип трубы…»