Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)

- Ну и хорошо, если поняли. А я ехала в поезде и думала об отце: как девчонкой, в первые годы после того, как он ушел от нас, желала ему из-за мамы хоть какого-нибудь несчастья. Не такого, конечно. А у него, наоборот, после того, как он ушел от нас, до самой войны всегда все в жизни было хорошо. И когда я увидела вас, как вы стоите у окна с этими двумя вашими нашивками за ранения и с орденом, я подумала: почему так? Почему отец в первый же день, как только оказался с ополчением на фронте, был так страшно ранен? Один осколок - и все! И уже ничего, никогда не будет хорошо. А вот стоит у окна человек, куда-то едет, наверно, к семье, и уже два раза был ранен, и поправился, и выглядит здоровым, и новенький орден получил, и лицо довольное, и, наверно, все у него хорошо. Почему так? И почему у отца, у которого все всегда было хорошо, вдруг сразу, в один день, в одну секунду все стало так безнадежно? Вот видите, хотела сказать коротко, а сказала длинно и глупо, как будто смотрела на вас и желала вам зла. Я совсем не желала вам зла. Но все равно - вот именно так нелепо и думала,.как говорю вам. А потом оказалось, что это вы и ничего особенно хорошего вас не ждет. Просто у вас вид такой, словно с вас все как с гуся вода, - усмехнулась она. - Я забыла папиросы на кухне, у вас есть?

Лопатин дал ей закурить.

- Наверно, в вас есть что-то располагающее к женским исповедям.

- Не терплю исповедей, - сказал Лопатин, - тем более женских. И самого слова "исповедь" не люблю; в нем есть что-то заранее заготовленное. А вы просто, что подумали, то и сказали.

Какая же это исповедь? Тем более женская? Женские исповеди обычно предназначаются бабам в штанах. При всех своих недостатках к ним не принадлежу. Исповедуйтесь-ка лучше, давно ли начали дымить?

- Недавно, уже в войну. Заметно?

- Заметно.

- А вы?

- Я с пятого класса реального. Сначала или в уборной, или в рукав.

- А в войну не стали больше курить?

- Наоборот, меньше. Не всюду и не сразу достанешь курево.

- А все-таки, когда опасно, сильней хочется курить?

- Как-то не связываю одно с другим. Когда опасно, боюсь, а когда хочется курить, курю, если есть чего.

- Мне нравится, как вы со мной говорите.

- Очень рад.

- Скажите, Василий Николаевич...

Кажется, она хотела спросить что-то важное, но в это время позвонили в коридоре, и она вышла открыть дверь.

"Сейчас увижу ее мужа", - подумал Лопатин о Ксении, совершенно не представляя себе, каким будет этот человек. От Ксении можно было ожидать чего угодно, и муж мог быть каким угодно.

Вслед за вернувшейся в комнату женщиной, которую Лопатин мысленно продолжал называть Никой, вошла еще одна женщина, немолодая и непомерно высокая, и мужчина среднего роста, казавшийся рядом с ней маленьким.

У нового мужа Ксении, крепкого красивого блондина, было здоровое и спокойное лицо здорового и уверенного в себе человека.

Он выглядел ровесником Ксении. Так, наверное, и было.

Лопатин сделал шаг навстречу высокой женщине, но она, неуклюже махнув на него рукой и не поздоровавшись, громко сказала, почти крикнула:

- Сейчас я вернусь! - и исчезла за дверью.

А новый муж Ксении пошел навстречу Лопатину и протянул ему холодную крепкую руку.

- Здравствуйте, Василий Николаевич. Веденеев! Рад, что вы согласились прийти к нам.

Лопатин покосился на Нику. Она стояла, сморщив свой смешливый нос. Кажется, ее забавляло, что она присутствует при этой встрече.

"Ну что ж, присутствуй, раз не осталась там, в передней, как сделала бы на твоем месте другая женщина", - подумал о ней Лопатин и, протягивая новому мужу Ксении папиросы, сказал:

- Я тоже рад. И давайте для начала поставим все на свое место. Я не потерпевший, вы не ответчик, а все, что произошло, к общему благу. На том и будем стоять, сидеть и пить водку, если она у вас окажется.

- А теперь будем знакомиться с вами, Василий Николаевич, - снова входя в комнату, сказала высокая женщина таким громким голосом, после которого в комнате сразу наступила тишина. - Я напудрила свой нос и считаю, что достаточно хороша для первого знакомства.

- Здравствуйте, Зинаида Антоновна, - целуя ее большую, покрасневшую от мороза руку, сказал Лопатин. - Давно хотел и даже два раза надеялся с вами познакомиться, но не вышло.

- Только не врите, пожалуйста. Терпеть не могу, когда про меня врут, что я кусаюсь, брыкаюсь и вообще ведьма. Если бы хотели, познакомились бы. Я добрая и тщеславная ведьма и никогда не кусаю тех, кому действительно нравлюсь. - Она первая расхохоталась собственным словам громким мужским смехом и отказалась от предложенной Лопатиным папиросы. - Не курю, хотя, наверно бы, мне это пошло. Особенно трубка. - Она снова хохотнула и бесцеремонно, с ног до головы оглядела Лопатина. - После ваших корреспонденции с фронта считала, что вы геройский брюнет с усами. А вы нормальный интеллигент из дореволюционных студентов, похожий на моего мужа. Сколько вам лет?

- Сорок шесть.

- Столько же, сколько ему. И он тоже на фронте, начальником медсанбата. Врет мне в письмах, что это совершенно неопасно. Врет, да?

- Иногда врет, - сказал Лопатин.