Двадцать дней без войны (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 2)

- Да, слава богу, наступаем, - сказал Виссарион. - Когда немцы осенью оказались на Эльбрусе, я каждый раз с ума сходил, когда думал об этом. Они уже на Кавказском хребте, а сзади - Турция! Иногда казалось, что стоишь в коридоре между двумя стенками и упираешься в одну руками, в другую спиной, и, если одну руку отпустишь, все на тебя упадет. Я, конечно, не военный человек...

- Все мы не такие уж военные, - махнул рукой Лопатин. - Объясни, пока Тамара не вернулась, где дети, что с ними?

- Георгий в армии, десять дней назад был у нас, переночевал дома. Закончил в Кутаиси курсы младших лейтенантов и поехал на фронт. Сегодня, когда мы с Тамарой вернулись из деревни, нашли под дверью записку: наверное, кто-то ехал обратно и занес. Только несколько слов и полевая почта, на которую мы можем ему писать.

Виссарион полез в пиджак и, вынув записку сына, прочел номер полевой почты.

- Не знаешь такой полевой почты? - с надеждой спросил он.

- Пока не знаю, но, может, буду знать, - сказал Лопатин. - Повтори. И, достав записную книжку, записал полевую почту. - Когда же его успели взять в армию? - словно спохватившись, удивленно спросил он, вспомнив осень тридцать шестого года и тоненького, как прутик, двенадцатилетнего школьника, по настоянию кого-то из гостей позванного к взрослому столу и читавшего звонким, детским, даже еще не начавшим ломаться голосом стихи Бараташвили "Синий цвет" сначала по-грузински, а потом, в переводе Пастернака, по-русски. Как-то не укладывалось в голове, что этот тоненький, читавший стихи мальчик мог успеть быть призванным, закончить курсы, стать младшим лейтенантом, уехать на фронт и прислать оттуда отцу с матерью записку с номером своей полевой почты.

- Призвали в июне. - Виссарион стал загибать пальцы: - Июль, август, сентябрь, октябрь ноябрь, декабрь... Тамара сосчитала: когда он переночевал дома, ему всего одного дня не хватило до восемнадцати с половиной.

- А Этери? - спросил Лопатин.

- Отвезли ее в деревню, к старшему брату Тамары, к Варламу. Ты его встречал у меня, его вино всегда пили и сегодня будем пить... Он давно звал, просил. Все-таки он агроном, и деревня не город. А школа там тоже есть. Хотел, чтобы девочка лучше кушала.

- Ей что, пятнадцать? - спросил Лопатин.

- Почти шестнадцать, как твоей девочке. Она только на три недели моложе. Мы с тобой когда-то считали.

Лопатин не помнил, чтобы они считали, когда родились их дочери, а Виссарион помнил. И в том, что Лопатин забыл об этом, было что-то русское, а в том, что Виссарион помнил, было что-то грузинское. Тот какой-то особый оттенок пристрастия к детям, который Лопатин не раз чувствовал в самых разных грузинских семьях.

- Из-за нее и поехали в деревню? - спросил он.

- Сначала собирались из-за нее... А когда уже собрались, оказалось, что едем на поминки. Варламу пришла похоронная на сына...

- У него, по-моему, двое, - сказал Лопатин.

- Двое. Старший в прошлом году весной погиб в Крыму, товарищи рассказали, что потонул. А этот, младший, Валико... За него уже давно беспокоились, писем не получали, а тут получили извещение, что он еще в ноябре на перевале погиб... Не написали, на каком перевале, написали "на перевале". Но, я думаю, наверно, на Марухском. Написали: "Погиб смертью храбрых". А может быть, просто замерз мальчик... Варлам, когда получил извещение, совсем сошел с ума, хорошо, что мы к нему приехали. Тамара хотела после поминок увезти Этери обратно, думала, когда такое горе в семье, нельзя на них взваливать заботу о девочке, но Варлам ни за что не захотел отпускать. Плакал, просил: "Оставьте мне хотя бы ее! Мы совсем одни!" И девочка его пожалела, пришла к Тамаре и сказала: "Мама, я пока останусь у них..." Свою девочку там оставили, вернулись сюда утром, привезли немного кукурузы, вина, лобио. Все-таки в деревне лучше живут, чем здесь... Я подумал сейчас: вдруг бы ты вчера приехал и нас не застал! Как хорошо, что сегодня...

Лопатину снова послышались через дверь женские голоса на кухне, и он спросил:

- Тамара там не одна?

- Они вдвоем, - сказал Виссарион. - Мы сегодня позвали Мишу с женой. Там Тамара и Маро варят харчо. И лобио будет, ты, я знаю, любишь лобио. Миша все время в городе; хотелось немножко их угостить тем, что привезли из деревни. Миша скоро тоже придет.

Виссарион сказал "Миша" как о хорошо знакомом Лопатину человеке; неудобно было спросить: а кто этот Миша? Но Лопатин не вспомнил и все-таки спросил.

- Михаил Тариелович, - сказал Виссарион. - Ты сидел с ним у меня за столом в свой последний приезд. По-моему, два раза.

И когда он сказал - Михаил Тариелович, Лопатин сразу вспомнил человека, о котором шла речь. Он был инженер-путеец, служил на Закавказской дороге, дружил с писателями и сам немножко писал стихи, и даже хорошие, как утверждал любивший хвалить своих друзей Виссарион. Тогда, в тридцать шестом году, этот человек был самым старшим за их столом.