Двадцать два дня, или Половина жизни

Зрительно: чрезвычайная длина многих слов; столкновение шипящих согласных и употребление «с» без смягчающего «h» или «к»; изобилие «у»; огромное количество умлаутов, особенно «ö», множество надстрочных знаков долготы; знак долготы даже над умлаутом; видимо-невидимо «а» — определенных артиклей, которые непроизвольно принимаются за неопределенные на манер австрийского «а Рааг Würstl»[26] и постоянно вводят нас в заблуждение…

Окна моего номера снова выходят в узкий переулок, и на четырех окнах нижнего этажа в доме напротив, как и в прошлом году, наполовину подняты перекошенные неисправные шторы, по которым в матовом свете скользит иногда человеческая фигура, обтянутая пуловером и брюками.

СОН:

Мы с отцом бредем по каменистому полю; бредем весь день и наконец, падая от усталости, подходим к гостинице. Нам указывают комнату: четыре голые стены и в них всего один стул и крохотный шкаф. Отец возмущается, а я говорю: понимаешь, отец, нынче так принято, всюду — только необходимый минимум; необходимый минимум денег, необходимый минимум еды, необходимый минимум свободы. А здесь — необходимый минимум гостиничного номера. Стул тебе нужен, маленький шкаф тоже, а стол и кровать уже не нужны.

17.10

Ежедневная радость за завтраком: блестяще сделанная, чрезвычайно быстро и многосторонне информирующая, несмотря на малый объем, газета для иностранцев на двух языках. Ее издает Венгерское агентство новостей. Уже само оформление с выдумкой: внешние полосы на немецком, внутренние на английском языках, и каждую неделю, чтобы не возникало ощущение предпочтения одному из языков, полосы меняют местами.

Цель этой газеты быть газетой, а не рекламой, то есть сообщать новости и развлекать, именно поэтому она и служит рекламой и делает это превосходно.

Вчерашнее резкое падение температуры с двадцати пяти до пяти градусов послужило причиной шести смертных случаев в Венгрии, читаю я.

Первые официальные визиты. Каким-то образом мне всегда заворачивают самые вялые розы, и к тому же в пятнах, притом так, что я ничего не замечаю. И всегда самые дорогие.

На всех этажах узкие галереи вокруг внутренних двориков. Что мы обходим по ним? Полое пространство, пустоту, ничто — это форма барокко.

Чудо природы подле дома, где живет Илона. Как можно заставить трех котов, сидящих рядом, размахивать хвостами в такт? Никак; если б они должны были это делать, они бы этого не делали.

Смотришь на внутренние дворики и думаешь о человеческом теле, об его внешнем и внутреннем устройстве, и именно этот образ неудачен. Человеческое тело подобно домам-башням с невидимыми внутренностями мусоропроводов.

Позднее. В одном старом путеводителе я нашел следующее сравнение: «Да будет позволено моей фантазии представить себе Пешт как юную деву, полную прелести, возлежащую со слегка подогнутыми ногами. Одну руку она простерла к голове, а левой (подобно Венере Медицейской) робко пытается прикрыть нижнюю часть живота. Очаровательное лицо (Новый город) самодовольно глядится в чистое зеркало Дуная, а роскошные здания казино и театра, возвышающиеся над симметричными рядами домов, благодаря поразительно красивым формам с полным правом можно назвать грудью девы. Столь же уместно будет сравнить узкие темные переулки Старого города с их внутренностями, следовательно, с нижней половиной тела, и это сравнение приобретет особую силу потому, что по границам Старого города, проходящим вдоль левой береговой линии Дуная, сплошь лежат дурно пахнущие жилища дубильщиков кожи…»

Ференц: писатель может писать у нас все что угодно, за исключением фашистских произведений.