Двадцать два дня, или Половина жизни

А еще — прекрасное изречение Теодора Хеккера[38], согласно которому тот, кто запутывает, приносит меньше вреда, чем тот, кто умалчивает, ибо запутанное можно распутать, а неполное остается навсегда вне изначального порядка.

Взгляд на Пешт от подножия горы Геллерта: победно сияют оба креста, а за ними победно улыбается дымный город.

По мосту машины двигаются так медленно, они скользят, словно кто-то подталкивает их, синяя, фиолетовая, коричневая, желтая, конечно, есть и черные, и зеленые; и тут же желтый и медлительный трамвай.

Без этого моста Будапешт немыслим, немыслимо, чтобы здесь зияла дыра, безносая Тальони[39].

Этот мост — романтический балет, дыхание, чудо легкости, победа над материей. Нити лунного света — тросы, подпоры — филигрань, их тени — мерцание.

Вряд ли я найду образ, объединяющий все мосты.

Но отдельные образы рождаются быстро. Цепной мост — бряцающий оружием черный гуннский рыцарь, у ног которого лежат львы. Мост Свободы — горизонтально лежащая Эйфелева башня. Мост Маргит — ворота, куда втекают семь сказочных рек. Мост Петёфи — средняя часть линейного уравнения. Арпадский мост отсюда не виден. (Из более поздних записей перенести сюда, значит — одним выстрелом убить двух зайцев.)

Девочка-цыганка слоняется по набережной, в руке у нее маленький кнут с двумя хвостами, на каждом — красный шарик величиной с грецкий орех Сталкиваясь, шарики стучат, сначала неравномерно, их стук теряется в уличном гуле, потом вдруг переходит в частую пулеметную дробь, и воробьи с криком вспархивают с каштанов.

Вечером концерт в Музыкальной академии: Моцарт, Равель, Шаркёзи[40], concerto grosso, вторая часть — ночной кошмар, год сорок третий. В зале очень заметна консервативная публика, демонстрирующая, скрестив руки на груди, свое неприятие нетрадиционной музыки.

Снаружи неисправная светящаяся надпись: вместо ZENEAKADÉMIA (Музыкальная академия) мы читаем только ADÉMIA, слово, созданное для какого-нибудь шлягера, поэзия неоновых трубок. Начать собирать коллекцию подобного…

Вечер на Холме Роз в небольшом обществе молодых людей, изъясняющихся между собой по-русски. Эта беседа, которую следует приветствовать, как и все проявления интернационализма, бередит во мне никогда не заживающую рану: у меня были все возможности говорить сегодня на семи языках! Я промотал свою юность, и мне некого упрекнуть в этом, кроме самого себя.

Было бы очень важно точно, без патетики и вполне трезво проанализировать наш социалистический проект будущей Европы: его базу, его основные черты, его достоинства и недостатки, его возможности и его перспективы (реальные и фантастические).

Ночь пахнет мускусом и дымом.

Взгляни на Буду ночью:
— это кипит Млечный Путь.

Взгляни на Буду ночью:

— это рассыпан мешок алмазов.

Взгляни на Буду ночью:

— это конгресс звезд.

Взгляни на Буду ночью:

— это ноздри быка пышут серебром.

Взгляни на Буду ночью:

— это гнездо птицы Рокк.

Взгляни на Буду ночью:

— это роды богини Луны.

Взгляни на Буду ночью:

— это пастухи караулят стада.

Взгляни на Буду ночью:

— это друзы кристаллов из света.

Взгляни на Буду ночью:

— это восторг Сениса.

Взгляни на Буду ночью:

— это звезды за трапезой.

Взгляни на Буду ночью:

— это тьма пламенеет.

Взгляни на Буду ночью:

— это Даная, полная ожидания.

Взгляни на Буду ночью:

— это пояс Венеры.

Взгляни на Буду ночью:

— это прибой бьет о бакены.

Взгляни на Буду ночью:

— это утешение сироте.

Взгляни на Буду ночью:

— это рудник, где добывают сны.

Взгляни на Буду ночью:

— это Аладдин натирает лампу.

Взгляни на Буду ночью, и грусть

овладеет тобой.

Взгляни на Буду ночью, и тут же подойдет Илона и скажет: «Если тебе понадобится кое-куда, это здесь, вперед и налево».