Двадцать два дня, или Половина жизни

Теперь же все чаще мысли писателя возвращаются к этому кругу проблем. Известно, что между «социальным заказом», понимаемым широко и исторично, и собственными творческими устремлениями писателя, как правило, всегда — иначе было бы просто невозможно творчество — устанавливается приблизительное равновесие. Но как динамично оно, зависящее от многих факторов, как изменчиво и ненадежно, как легко может быть нарушено! А любая дисгармония оборачивается мучительными противоречиями в самом творчестве.

Писатель как бы приглашает вместе с ним задуматься о первоосновах творчества. Готовых решений он не предлагает; лишь высказывает свои соображения, подчас спорные, намеченные только пунктиром, требующие дальнейших размышлений, уточнений. Но сама постановка этих вопросов закономерна. Все разнообразнее становится социалистическая литература, многограннее творческая манера ее авторов, глубже постижение действительности. Интерес к проблемам индивидуального художественного мастерства, стиля, пристальное внимание к художественной форме, взятой не изолированно, но в диалектическом единстве с содержанием, — свидетельство зрелости литературы. Не пустопорожнее экспериментаторство, но плодотворные и напряженные творческие поиски, целью которых становится достижение единства между высоким содержанием и соответствующим ему художественным воплощением, определяют путь литературы.

Такая литература сравнивается в книге Фюмана с мифом. Термин этот употребляется весьма широко, не в традиционно-литературоведческом значении. Естественно, он может показаться спорным. Не будем, однако, строги к термину самому по себе, посмотрим, какое содержание вкладывает в него автор. Для Фюмана «элемент мифологического — это именно то, что возвышает реализм над натурализмом, создание образов — над простым иллюстрированием». Миф — это истина, в нем нет ничего надуманного, желаемого — лишь то, что есть в действительности. Этим он отличается от сказки. Сказка учит мечтать, а миф — жить, ведь он несет в себе конкретный человеческий опыт, и если в сказке мораль автоматизирована, то в мифе мораль складывается. История отдельной человеческой жизни обретает мифические черты, когда в ней высказывается нечто имеющее важность для всех людей, суммируется их эмоциональный опыт. Человеческие судьбы в мифе обладают глубиной и много гомерностью, не случайно Томас Манн связывал понятия мифологического и типичного. И характерно, что для Фюмана именно Анна Зегерс — «рассказчица мифов самого высокого класса». То, что Фюман называет мифом, — это прежде всего реалистическая литература, литература глубоких человеческих обобщений, внимательно всматривающаяся в окружающее и открывающая людям высокие истины о них самих. К этому стремится и сам писатель в своем творчестве.

И если попытаться выделить общую его тенденцию, то можно сказать, что, несмотря на одну, постоянно возвращающуюся тему, писатель никогда не повторял уже сказанного однажды, но все больше углублял, все более досконально разрабатывал свою проблематику, поднимая ее новые пласты, открывая новые аспекты. И можно сказать, что направление творчества Фюмана совпадает с «направлением сказки», с направлением искусства вообще:

…вглубь, к сердцевине,
к почве, к земле, к корням вещей,
К сути[2]

.

На этом направлении — и новая книга писателя.

«Начало? Или завершение?» — этим вопросом заканчиваются записки Фюмана. Но, закрывая книгу, читатель уже знает ответ на этот вопрос. Начало. Начало новой главы в творчестве писателя, и все подступы к ней, наброски, будущие проблемы, щедро рассыпанные на страницах его путевого дневника, заставляют нас ожидать ее с нетерпением.

Н. Литвинец

14.10

Восточный вокзал, перрон «А», экспресс «Север — Юг», 23 час. 45 мин. Ночью этот вокзал всегда кажется удивительно уютным: черная ночь, мягкий свет фонарей, стальной купол неба покоится на прочных опорах и голуби спят в своих укромных гнездах. По небу тянутся молочно-белые упругие облачка, укрощенные драконы фыркают в упряжках, и вечные недруги — волк и овца, лев и теленок, пантера и газель — без ненависти и страха обнимают друг друга и сердечно желают друг другу всего самого лучшего; бог совсем рядом, до него рукой подать, и божественный порядок — понятен: у архангела красная шапка, у ангела-хранителя красный шарф, змию доступ сюда закрыт и даже прокопченный черт трудится на благо остальным. И как хорош тот новый мир[3]…

Пожалуй, не хватает только пальм.

Проявления национального характера в минуты прощания: немец, по-моему, облагораживается.

Навязчивая идея: боязнь оказаться в одном купе с человеком, который только что защитил диссертацию на тему «Эпический театр и драматургия Бертольта Брехта».

Вздох облегчения: второй диван поднят.

Рядом, за дверью открытого купе, два генерала, воротники мундиров у них расстегнуты. Один читает газету — удивительное зрелище. Легче было бы представить себе, что он читает книгу, это традиционнее. Газета вносит момент отчуждения. Почему?